Владимир Файнберг - Словарь для Ники

Цапля изучающе смотрела на меня.

Заходя в воду, я подумал, что своим движением вспугну её и она улетит. Но цапля продолжала стоять на месте и глядеть вслед.

Это замечательно, когда ты не один, и кто‑то смотрит тебе вслед.

Я плыл с необыкновенной лёгкостью. Происходила адаптация, я восстановился, а впереди у меня ещё было целых девять счастливых дней. Поглядывал на берег, где белым маячком стояла цапля.

Когда я приплыл назад, она взмахнула большими крыльями, с трудом преодолела земное тяготение и улетела куда‑то в сторону Нила.

На следующее утро она снова была тут как тут.

Теперь мне плавалось все вольней. Цапля как дежурный врач неотрывно следила за мной.

На берегу не было ни камышей, ни лягушек, ничего, что могло бы её интересовать.

Другим утром я принёс ей жареную сардинку, взятую накануне во время ужина в ресторане. Подкинул ей. Цапля голенасто шагнула к моему угощению, опустила голову с длинным клювом, потрогала им рыбёшку, ухватила. И решительным движением отшвырнула в сторону.

Каждое утро заставал её на посту.

Наступил предпоследний день моего пребывания на Красном море. В Москве начиналась зима, и мне хотелось невозможного — наплаваться вдосталь, в запас. Что я н делал, раздумывая о загадочном поведении цапли.

Резкие тревожные гудки заставили приподнять голову. Прямо на меня, совсем рядом, пёрло большое судно с острым форштевнем. Еще минута, и оно могло ударить меня всей своей махиной. Или разрезать.

Я отчаянно заработал руками и ногами, уплывая в сторону. К моему ужасу, корабль поворачивался вслед за мной, надвигаясь.

Из последних сил я рванул к берегу. Заметил цаплю. Подумал, что, вероятно, это последнее, что мне суждено увидеть перед смертью. Я сделал ещё рывок, и в этот момент судно сработало задним ходом, стало отдаляться. Оказалось, оно разворачивалось, чтобы встать кормой к причалу.

Цапля взглянула на меня, когда я вышел на сушу. Взмахнула крыльями.

И больше мы с ней никогда не встречались.

В Италии из цукини (кабачков) чего только не готовят. Как‑то утром Лючия угостила меня оладушками с запечёнными внутри цветами цукини!

Я ел, запивал кофе и вдруг вспомнил о бедных горцах Северной Осетии, живущих среди голых скал, у развалин древних сторожевых башен. Они там делают для детей сладкие пироги, запекая внутрь свекольную ботву. Если есть мука, если есть на чём развести костёр.

Самое катастрофическое, что могло быть сделано с живым словом Евангелия, — расчленить его на цитаты, растащить в разные стороны, каждый в свою. И жонглировать ими.

А ещё я сам видел, как мужчина и женщина, видимо, с надеждой пришедшие в храм, выслушав дежурную проповедь священника, полную благоглупостей, пожали плечами. И вышли вон.

Проповедники говорящие не от сердца, а от цитаты, какой бы знаменитой она ни была, зачастую являются виновниками того, что людей, поступающих в жизни так, как заповедал нам Христос, очень мало.

Омертвляет живое слово Евангелия тьма суетных профессионалов, зарабатывающих деньги. Христос и его апостолы не получали никаких зарплат, никаких гонораров.

Это время от семи до восьми утра, когда, сидя на пластиковом стуле, я пишу за одним из круглых столиков с дыркой, куда позже воткнут складной пляжный зонт. А пока, кроме меня, на огромном пространстве песчаного пляжа никого нет. Только ряды таких же белых круглых столиков да разгуливающая между ними стайка голубей.

Почему‑то отвлекаешься от блокнота именно в тот момент, когда далеко справа из сизого туманца возникает что‑то тёмное. Довольно быстро оно превращается в фигурку бегущего по мокрому песку чернокожего человека.

Коренастый, одетый в чёрную безрукавку, чёрные шорты, массивные чёрные кроссовки с высокими белыми носками, он бежит, набычив голову, сжав кулаки. И очень напоминает жука. Если бы жуки могли бегать на задних лапах.

Промелькнув мимо меня, он постепенно исчезает слева в солёной дымке, чтобы через час возникнуть вновь и скрыться до следующего утра.

А вот опять появляется девочка лет пятнадцати. Длинные чёрные локоны во время бега падают ей на лицо, и она упрямо откидывает их взмахом головы. Ни полнота, ни болезни, кажется, не грозят этому юному существу. Но она в движении. Бежит, удаляется на фоне моря.

Позже всех появляется третий бегун. Окостеневший старик в выгоревшей майке и пёстрых трусах. Сутуло плетётся трусцой, героически пытаясь удрать от смерти.

С течением дней все трое стали кивать мне на бегу. Я тоже приветствовал их жестом римских императоров.

К восьми утра час бегунов почему‑то кончался. Тут‑то я входил в море и начинал свой заплыв.

Во время исповеди я жаловался отцу Александру на самого себя. Теперь не упомню, о чём конкретно говорил.

Он слушал, слушал. Потом обнял меня за плечи, прижал к себе и жарко сказал:

— Чепуха. Какая это все чепуха! Вы счастливый человек, должны помнить об этом всегда. Живите весело!

Ника! Меня пугает твоё честолюбие. С тобой становится невозможно играть в какие‑либо игры. Ты не умеешь проигрывать.

Приключения жизни научили меня извлекать уроки из каждой неудачи. Однажды я был ошеломлён, когда до меня наконец дошло, что всякая неудача — это перст судьбы!

Ну, например, школьником, как человек, тоже заражённый честолюбием, я страшно переживал, оттого что мои стихи не печатали ни в «Пионерской правде», ни где‑либо ещё.

Трудно даже представить себе, каким позором были бы теперь для меня эти публикации.

Всему своё время. Впервые об этом сказала Библия устами мудреца Экклезиаста.

Неудачи неожиданно приводят к неслыханным удачам.

А настоящее честолюбие заключается в том, чтобы беречь свою честь. При этом никакие проигрыши не страшны.

Кораблик моей книги приближается к концу алфавита, где я должен буду бросить Якорь.

Спасибо тебе, читатель, за то, что ты до сих пор со мной. Когда я пишу, вижу лучистые глаза своей Ники и чувствую рядом твоё, читатель, плечо.

Скоро–скоро мы доплывём, и вот что я должен тебе сказать: автор — не какой‑то чванный, заоблачный житель. Всем присуще чувство одиночества. Если после чтения этой книги возникнет потребность о чём‑то спросить, просто глянуть в глаза друг друга — сочту за честь.

Сделать шаг вперёд от прежнего самого себя возможно, только сделав шаг внутрь себя. Все остальные, внешние метания — пустое дело.