Владимир Файнберг - Словарь для Ники

Ни о чём заранее не заботится.

Его обожают дети. И уж, конечно, женщины.

Сейчас он постарел, живёт в Нью–Йорке, один, в какой‑то богадельне. Иногда звонит по телефону.

У меня есть семья: дочка Ника, жена Марина. Своя квартира, своя работа. Казалось бы, это я должен утешать его. Но каждый раз, окончив разговор, чувствую, как лёгкое дуновение беспечности приподнимает над суровой прозой жизни.

Снова, снова маюсь в темноте комнаты. То покуриваю у окна, то захожу в твою комнату поглядеть, как ты спишь, то опять маячу под открытой фрамугой, глядя на окна спящих кварталов. Редко где светит огонёк такого же, как я, бедолаги.

Врачи говорят, с возрастом в организме убывает серотонин–вещество, обеспечивающее нормальный сон.

Может быть. Хотя в своё время, когда я пожаловался на хроническую бессонницу отцу Александру, тот сказал:

— Вместо того чтобы курить и пялиться в окно, приступали бы к работе. Это Бог будит вас, зовёт за стол. Ведь нам отпущено так мало времени…

(Ветхий завет). Кажется, последовательно — до конца Ветхий завет я прочёл два раза.

Первый — по настоянию Марии Степановны Волошиной, с большим предубеждением, но и любопытством. Второй — учёно обложившись книжками толкователей.

Теперь читаю выборочно.

Всегда приходится преодолевать порог собственной косности, насильно засаживать себя за это чтение.

Кроме того, между мной и Библией высится невидимая, но трудно прошибаемая стена знакомых людей, которые согласно церковному календарю для спасения души из года в год пережёвывают ветхозаветные наставления. И — не изменяются. Кто пил водку, тот продолжает пьянствовать, кто был скрытен и жаден — продолжает быть таковым, кто ругался с женой — продолжает скандалить.

А ещё сонмы священников, жонглирующих одними и теми же дежурными цитатами.

Не знаю, как Бог не пришёл от всего этого в отчаяние.

Отец Александр говорил, что к Ветхому завету нужен ключ особых знаний. Даже потрудился написать целый трёхтомник в помощь таким олухам, как я.

…Что‑то снова толкает снять с полки древнюю книгу, раскрыть её. Всякий раз поражаешься: вот одна из историй, которую ты вроде бы помнишь, понимаешь её скрытый смысл, да ещё растолкованный отцом Александром. И всегда с изумлением ловишь себя на том, что постигаешь нечто неожиданное, новое, крайне важное для тебя именно в данный момент. (Подобный фантастический эффект ещё более характерен для Нового завета — Евангелия).

Словно вычерпанный колодец, со дна которого постоянно подступает свежая, кристально чистая вода, Библия непостижимым образом неисчерпаема.

К тому времени, девочка, когда ты дорастёшь до неё, и тебе с избытком достанется этой ключевой воды жизни.

Помню многих, кто сделал мне добро. Есть и такие, о которых я ничего не знаю. Эти люди не афишируют, не открывают себя. К примеру, безымянные читатели моих книг.

Или такие, как навсегда оставшийся в памяти некий кавказец. Во время сумасшедшей метели он остановил свою машину рядом с тротуаром и отвёз по гололёду до дома. Не взял с меня ни копейки.

Уверен, каждый как драгоценность хранит в своём сердце память о подобных чувствах. Без них невозможно было бы жить.

Способность быть благодарным, к сожалению, довольно редкая вещь. Редко кто подхватывает эстафету добра, любви и служения.

Бескорыстие сделанного тобой добра согревает своим теплом прежде всего тебя самого. В этом довольно‑таки морозном мире.

Однажды держал в руках четыре с половиной тысячи долларов, которые подарил читатель на издание книги «Навстречу Нике».

Теплая страна. Истинная сестра России.

Благодаря давнему другу — художнику Христо Нейкову и его многочисленным приятелям я Болгарию основательно изъездил. Пожил на берегу Черного моря у границы с Турцией, нагостился в Софии, изумляясь тому, как все слои общества, от министра до скромной пенсионерки, гадают на кофейной гуще. Чего мне только тогда не нагадали!

В конце концов Христо и его жена Златка завезли меня в городок Самоков, километрах в семидесяти от Софии, в свой редкостно красивый старинный дом с садом, с грозным на вид и добродушнейшим овчаром Чакыром.

Длился тихий сентябрь болгарской провинции. Мы с Чакыром часто бродили по окрестностям, возвращались к вечеру. Нас ждал запах шашлыка: Христо вращал шампуры в пылающем камине.

Однажды утром Златка позвала меня куда‑то познакомить со своими подругами.

Златка — народная художница Болгарии. Она носит сарафан и кофточки только из домотканых материй, расцвеченных национальным орнаментом, узорами, созданными руками деревенских мастериц.

Так, шествуя рядом с этим живым цветком, я вошёл во двор маленького, очень древнего женского монастыря….Аккуратные клумбы, фруктовые деревья, отягощённые грушами и яблоками. Вокруг стволов вьются лозы с гроздьями винограда.

Здесь нас уже ждали три крепкие пожилые женщины, одетые в длинные чёрные мантии, чёрные клобуки на головах.

При виде монахинь я несколько оробел. Они же расцеловали меня как родного и повели в свои покои угощать нежнейшей брынзой из овечьего молока, тушёными баклажанами и уж конечно крепким кофе, сваренным в джезве.

Сестру–настоятельницу звали Гавриила, вторую сестру — Серафима, третью — Теодосия.

«Интересно, будут ли они гадать на кофейной гуще?» — только подумал я, как сестра Гавриила произнесла:

— Гадать не положено. К нам часто приезжала Ванга (известная на весь мир ясновидящая), и мы её исповедовали.

В замешательстве оттого, что она расслышала мои мысли, я спросил:

— Кто ещё приезжал?

Златка с разрешения настоятельницы вынула из шкафчика толстый фотоальбом.

Там были фотографии той же Ванги, известных артистов, спортсменов, писателей. И даже тогдашнего руководителя Болгарии коммуниста Тодора Живкова.

— Да–да, — подтвердила Златка, — он тоже, конечно не как официальное лицо, несколько раз в год тайно приезжал сюда исповедоваться, — и вдруг спросила: — Ты хочешь сейчас исповедаться?

Я был не готов. И потом, не хотелось становиться в затылок Тодору Живкову… Они и так все видели, все обо мне знали, эти три болгарские прозорливые монахини.

На прощание я получил в подарок вышитое ими полотенце–рушник.

Замечено, чем более душевно пуст человек, тем болтливее. Подсознательно тщится заполнить душевный вакуум, а заодно и пустое время своей жизни трёпом.

На самом деле с этим потоком слов расходуется огромное количество энергии.