Шарль Левински - Геррон

Я уже несколько дней занят тем, что составляю список тех, кого я знал в Вестерборке и в Терезине и кто был отправлен в Освенцим. До того как у меня забрали пишущую машинку и бумагу, я успел припрятать несколько чистых листов между страницами плана монтажа. Сшлюздил. Бумага бесценна. Я пишу свой список самым мелким почерком, но листы заполняются один за другим. С обеих сторон. Столько мертвых быть не может.

Или все-таки может?

Ольга считает, я должен это бросить.

— В этом есть что-то зловещее, — говорит она.

То есть вполне подходит к нашей ситуации. С тех пор как она однажды утащила меня на один концерт, я знаю, что такое пляска смерти.

Нет.

Нет. Нет.

И все-таки.

Я получил повестку. Текст для моей последней сцены. На узкой полоске бумаги.

«Сим имеем вам сообщить, что вы включены в список на транспорт».

Сим. Канцелярский язык.

Имеем сообщить. То есть не мы сами. Мы только приводим в исполнение. Принужденные некой анонимной властью. А он сидит со своими гигантскими ножницами и режет. А мы только имеем сообщить. А вы имеете только подчиниться. Что вы включены в список на транспорт. Имперфект. Прошедшее время. Это уже произошло и не подлежит изменению. Вы потерпели неудачу. И — включены. Армейский термин. В последний раз я слышал его на киностудии. Одна из новых танцовщиц была включена в состав герлз. Теперь и Курту Геррону позволено взмахивать ногами.

«Вам надлежит своевременно явиться для отправки к месту сбора по адресу: Длинная улица, 5».

Нет никакой Длинной улицы. Это маскировочное слово, придуманное для лакировки города. Называется это L3. Вам надлежит явиться на L3,05. В Гамбургскую казарму. На пропускной пункт. Для отправки. В одном скетче из ревю у меня была однажды фраза: «В этом учреждении я сам себе показался срочной депешей, так быстро меня отослали».

«По получении этой повестки вы обязаны тотчас подготовить ваш багаж». Я встану перед своим гардеробом и буду делать выбор из моих двадцати костюмов. То ли мне упаковать шелковые рубашки, то ли все-таки вышитые.

«Разрешенный багаж должен иметь предельно ограниченный объем, соответствующий трудовой деятельности».

Какой трудовой деятельности? Что делают в Освенциме? Да, я знаю, куда повезут, хотя место назначения тут не упомянуто. Они не упоминают его никогда. Так же как не является депортацией моя отправка. Это всего лишь «перемещение в другое гетто обеспечения».

Гетто обеспечения. Что за лжецы сочиняют эти новые слова.

…предельно ограниченный объем, соответствующий трудовой деятельности…

Я не могу ограничить мой объем еще больше. Брюки на мне уже болтаются. Как будто они сшиты для двух Герронов.

«Лишь то, что вы можете нести самостоятельно, включая белье, одеяло и т. д.».

Мое одеяло украли, когда я прибыл в Терезин. Пуховое одеяло, в которое можно было так уютно кутаться. Которое согревало. А теперь у меня только мешки из-под муки. Шлюзовая мельница. Упаковать их с собой, или это будет кража казенного имущества? Может, даже саботаж? Но чем меня могут наказать? Депортацией?

Судя по тому, что недавно рассказывали про Освенцим, приятнее было бы попасть под расстрел в Маленькой крепости.

«… что вы можете нести самостоятельно. Подписанное транспортным номером». Это как раз случай для руководителя багажной службы. Автор моего жизненного сценария забавляется.

«Багаж должен быть принесен на пропускной пункт собственноручно». А я-то хотел заказать носильщика. В красивой форме. Хотел сказать моему дворецкому, чтобы он взял мне носильщика с Ангальтского вокзала. Походная кладь, тишь да гладь, на все наплевать.

«Во избежание мер принуждения пунктуальная явка обязательна».

Вот что имел в виду Мурмельштейн, когда писал про дисциплину. Спокойствие и порядок. Пунктуальная явка. Расписание поездов нарушать нельзя.

Я получил новый номер. Теперь я больше не XXIV/4—247. Это я был по прибытии сюда. Теперь я XXXI/621. Меня продвинули.

Меня продвинут.

XXXI/621. Шестьсот двадцать первый в тридцать первом транспорте. Не слишком высокий порядковый номер, с которым я был бы лишь в резерве. И подлежал бы отправке только в том случае, если бы выпал кто-то другой. А с номером 621 без вариантов.

Вместе с повесткой мне прислали и картонную табличку с номером. И бечевку, чтобы я мог повесить этот номер на шею. Теперь я вхожу в число пронумерованных. Людей, номер которых могут вытянуть. Для выигрыша в лотерею.

Я не буду подавать протест. Я пойду и сяду в поезд. Если я буду сопротивляться, они обнаружат, что не послали повестку Ольге. Обычно супружеские пары депортируют вместе. Я не могу ей вредить. Это последнее, что я еще могу для нее сделать.

Ольгу они не забыли. Вручили ей повестку на работе. Специально послали курьера. Похоже, Герроны для них важны.

Ольга вернулась в кумбаль, села на стул и сказала:

— Надо что-то предпринять.

Это был не ее голос. Так звучит граммофонная запись.

Она не плакала. Или плакала? Глаза были сухие. Может, слез уже не осталось.

«Надо что-то предпринять», — сказала она. Без надежды. Как говорят при несчастном случае: «Неправда, этого не может быть». И знают, что это правда.

Я попытался попасть к Мурмельштейну. Каждый пытался попасть к Мурмельштейну. Он меня не принял. Велел передать, что разговор не имеет смысла. На имена, которые введены в список напрямую командатурой, еврейский староста влияния оказать не может.

Напрямую комендатурой? Этого не может быть. Они там, в центральном секретариате, что-то неправильно поняли. Фильм еще не смонтирован.

Надо было бы поговорить с Рамом, если бы это было возможно. Если бы можно было просто пойти и постучаться в его дверь. Надо было бы поговорить с Богом, если бы он был. С чертом.

Иногда, как рассказывают, Рам приходит — незадолго до прибытия поезда — на пропускной пункт, и если тогда с ним заговорить — вроде бы такое бывало, — он может отпустить того или другого. В последнюю минуту. Отправить в поездку кого-то из резервного списка. Одного из людей с четырехзначным номером, которые уже чувствовали себя в безопасности. Транспорт вмещает ровно тысячу человек. По одному на каждый год их тясячелетнего Рейха. Они любят круглые цифры.

Я еще нужен Раму. Я подготовил план монтажа, и план монтажа хорош. Я заговорю с ним, и он исправит ошибку.

Если это не ошибка, то я нарвусь на побои.

Не важно.

Никто не бросит фильм недоделанным. Гугенберг хотел вернуть в Берлин даже Петера Лорре, лишь бы продолжить съемки. Я им нужен.

Когда я вернулся из Магдебургера, Ольга все еще сидела на том же месте. Как будто и не пошевелилась ни разу. Но у нее на шее уже висит картонка с номером XXXI/622.