Владимир Крупин - Время горящей спички (сборник)

— Налаживай жизнь с Геной.

— Как налаживать? Я же искусственная кукла.

— Соедини меня с Викой.

— Вот чем загружаешь. А не спросил, можно ли. Она, чать, в зоне.

— Вы сообщаетесь, значит, можно.

Юля достала сотовый и мелконько, крашеным ноготком, в него поклевала.

— Это я, — сказала она, — не спишь? Да какая свадьба, постная комедия. Жених хрюкает в салате. Слушай, тут ты нужна. Передаю трубку.

— Вика, — торопливо и напористо сказал я, — соедини меня с Гусеничем. У него я был. После вас. Меня к нему завезли. Надо договорить. Соедини. — В телефоне молчали, и я спросил Юлю: — Тебе Вика отвечала? Что ж она молчит? — Вдруг в трубке раздался четкий мужской голос: — Слушаю вас. Чему обязан?

— Если поздно, извините. Могу ли я говорить открытым текстом?

— Да. Такой роскошью в своих телефонах я располагаю.

— Мне надо этих ученых вернуть России.

— Задачка. — Он помолчал, потом даже усмехнулся. — Узнаю́ русских — сам погибай, товарища выручай. — Еще помолчал, еще хмыкнул: — Что ж, Россия богата умами. Купим новых.

— Эти не продажны. Ваше упование на деньги тупиково. Это тактика. Стратегически победит душа.

— Не надо метафизики. Я подумаю. На прощание вопрос. Нам придется говорить: ты победил, Галилеянин?

— Конечно. Христос всегда Тот же. И был, и есть, и будет. Он — Камень, на Котором стоит мироздание. Вечен и бессмертен. Его ли колебать? Терпит, терпит, да и вразумит. Но это ж все известно… Вы спали, наверное, уже?

— Это вы спите, а мы не спим.

— Я могу и дальше продолжить: «Вы устаете, а мы не устаем, вы мало едите, мы вообще можем не есть. Но терпения, но смирения нет у нас».

— Смешно состязаться в начитанности, — перебил он. — Но одно: есть свобода воли, и есть бессмертие души. Так? Но если я со своей свободой не хочу бессмертия души? Свобода выбора дана мне Богом, и Он же меня ее лишает, это нелогично.

— Надо же и отвечать за свои дела на земле. И нам ли решать за Бога?

— Давненько не слышал нравоучений, — сказал он. — Я-то привык, что передо мной отчитываются.

— Одно, последнее, не от себя, от святых: все страдания человека оттого, что он хочет жить без страданий.

— Надо же! — В телефоне щелкнуло. Я думал, конец связи — нет, тут же зазвучал веселый голос Вики:

— Поговорили?

— Викочка, — растерянно сказал я, — ради чего звонил, то и не сказал ему. Мне же денег надо было попросить.

— Это не проблема, — утешила она. — Деньги его не чешут. Сколько? Миллион?

— Думаю, да.

— Ну и ладушки.

— Ладушки, ладушки жили у Бен-ладушки.

— Ну, вы опять нормально, — восхитилась Вика. — Гусенич уржется.

— Процитируешь ему?

— А то как же! Надо его вздрючивать, а то он как-то последнее время чего-то не того. «Сядь, — говорит, — на мобильник на паспорт сниму». Отходняк мне готовит. Да я не сдвинусь, пусть не надеется. Хоть я и кукла бесчувственная, а без зимнего леса не проживу. — Она помолчала, видимо ждала, что я что-то скажу. Что я мог сказать? Вика попрощалась и попросила: — Юльке телефон отдайте.

— Да, скажи поклон Лоре, передай: будет молиться Божией Матери — и сама поймет, как поступать.

— Я скажу, вы сказали: скажи Лорочке. Так-то, мистер.

— Если я мистер, то ты — мистерия.

— Нормально! Сами придумали?

— Само сказалось. Это ты ему тоже процитируй.

— А то еще бы, как же.

— Спасибо, Викочка, — сказал я в мобильник, выключил его и отдал Юле. — Спасибо, Юлечка. Иди спать, детское время вышло.

Она скорбно понурилась, а я опять пошагал к Иван Иванычу. Вспомнил материнские пословицы: «Бес силен, да воли нет» и другую: «На зло молитвы нет». Пословицы эти были сейчас нужны, чтобы обрести спокойствие души. Я думал: ведь эти ученые говорили заказчикам правду, что ж те не поверили? То есть такая правда заказчикам не нужна. То есть опять готовится для России очередной хомут, новая попытка загнать в стойло непокорный русский народ? Лишь бы без крови отбиться. И как же они Бога не боятся?

Навстречу мне шли посланные в дом Аркаши.

Оборонщик доложил: паспорта найдены, вещи собираются, личный состав прибудет для отправки вовремя.

— Аркашу разбудите и отправьте домой. Хай поднимет — к морде кулак: «Сгоришь вместе с хазой».

— Это сделаем, — довольно сказал оборонщик.

— Спросите, кто ему велел выкрасть паспорта. Хотя уже не важно. Все!

Усевшись в низкое кресло, я немного подремал. Иван Иваныч вздыхал на диване. Ночной петух, непонятно откуда взявшийся, пропел побудку.

— Что, брат во Христе Иоанн, ждать третьих петухов не будем. — Я отошел к рукомойнику, поплескал на лицо. — Я тебя не спрашиваю, пойдешь или нет с нами, не надо, сиди тут. Главное, чтоб добраться, а то боюсь, это новое правительство снюхалось с тем, что сейчас у власти. Хотя никто властью делиться не любит. Мы вернемся, даст Бог.

— Это бы неплохо, — закряхтел Иван Иваныч. — Беру обязательство похудеть наполовину. Буду по ночам ходить по селу с колотушкой.

— Молись за нас. Пиво не пей.

— Это можно и не говорить. Алешка! — крикнул Иван Иваныч.

— Пора уже? — откликнулся откуда-то сверху Алеша. Оказывается, он угрелся на печке. И сейчас легко с нее спрыгнул.

— Лежмя лежал или сиднем сидел? — спросил я. — Богатырь!

Мы троекратно обнялись с Иван Иванычем и вышли под тускнеющие к утру звезды. Одна не сдавалась, горела ярко. Мы переглянулись с Алешей и поняли, что оба вспомнили евангельскую утреннюю звезду.

— Мне, грешному, такое счастье было в жизни — несколько раз видел схождение Благодатного огня на Гроб Господень. Ты, Алеша, еще увидишь.

— Дай Бог. Но вот я прямо в отчаянии, — Алеша перекрестился, — как же весь мир не вразумляется, что Господь яснее ясного показывает, что только вера православная истинна, только православным дарится Огонь, как? Все на что-то надеются. Лишь бы без Бога жить. И ведь живут.

— Живут. Нам дай Бог до лета дожить. Пойдем на Великорецкий Крестный ход. Там недавно шел из любопытства американец. Приехал русских туземцев снимать. Но не до конца был заамериканенный, увидел, что это такое — любовь к Богу. Крестился в православие. Говорит священнику: «Я приобрел дополнительный опыт». Священник ему: «Ты не опыт приобрел, ты человеком стал».

Рядом вдруг оказался поэт в очках. Впервые я увидел его не лежащим на полу. Он шел и говорил, не заботясь о слушателях:

— «И гласом подвластным пока мне, я кличу товарищей рать: не время разбрасывать камни, пора их опять собирать».

Пришагали к моей избе. Я признался себе, что она стала мне дорога. Чем не келья? А село — чем не монастырь? А Алеша — чем не настоятель? Но даже и в мелькнувшей мысли все было так зыбко, как снежный туман над полями. Сейчас надо бежать. Именно так. Добираться до города, на поезд. Почему-то я думал, что Гусенич нас пощадит. Другое дело Николай Иванович.