Валерия Жарова - Сигналы

Это не был звук человеческого голоса. Это вообще не был звук живого, но и на обычные радиошумы он не походил — Савельев вообще никогда не слышал ничего подобного, а уж он слышал все, что можно было услышать в эфире. Звук начинался на тягучей высокой ноте, переливался, двигался, перетекал, как музыка. Наверное, это и была музыка, но подчиненная каким-то неизвестным законам, рожденная неизвестным инструментом, каких не было ни в одной стране, и даже, казалось, рассчитанная не на человеческое ухо. От нее было невыносимо тревожно, и Савельев рад был бы, чтобы она прекратилась, но он будто оцепенел, не в силах поднять руку, выключить ее. Он сидел и сидел, почти забывая дышать, и когда уже оставался один миг до того, чтобы он умер или сошел с ума, музыка закончилась сама, оставив после себя во всем мире и в голове Савельева такую пустоту, что он просидел неподвижно еще несколько минут, ожидая, пока она заполнится хоть чем-нибудь. Надо сказать, что до конца она так уже никогда и не заполнилась…

Когда Савельев смог шевелиться, он первым делом резко закрыл форточку, едва не оборвав веревку. Вернувшись к приемнику, он закурил было третью, но тут же затушил — вкус был кислый и тошнотный. Когда из приемника донесся человеческий голос, Савельев так обрадовался ему, будто только что вернулся из одиночного космического полета.

— Белое все, белое-белое, — говорил звонкий юношеский голос. — Мы думали, будет по-другому. А тут все белое, и свет будто отовсюду. Не страшно совсем. Они добрые.

— Кто добрый? — спросил Савельев скорее сам себя, но неожиданно голос ответил ему.

— Я не знаю, кто они. Но они действительно добрые. И красивые очень. Здесь вообще красиво.

— Где?! — заорал ошарашенный Савельев. Он так привык к односторонней связи, что само по себе было вообще-то удивительно, что теперь с трудом вспомнил, что бывает обоюдная. — Где здесь?

— Здесь. Вы там скажите, чтобы не боялись. Ничего страшного нет. Это все так и должно быть. Слышите? Ничего страшного нет! Нам пора. До связи!

— Стойте! — Савельев вслушивался в эфир, но неведомый собеседник исчез окончательно.

Это явно были не люди с самолета — среди них, насколько Савельев знал, подростков не было. Вообще-то у него была одна безумная догадка… Но этого вам знать не надо, а впрочем, вы уже наверняка сами знаете.

— Ну вот, — сказал Семушкин Вале Песенко. — Тут школа.

Меньше всего это походило на школу: дети свободно слонялись по всей территории, в классах вокруг подозрительно молодых учителей кучковались человек по пять, интенсивно о чем-то споря, а к Семушкину запросто, безо всякой субординации подбегали дети самого разного возраста с вопросами самого разного рода. Семушкин плавал в этом любопытстве и обожании, явно наслаждаясь ролью гуру.

— Дядь Володь! — кричал совсем маленький. — Я задачу сочинил! — и протягивал ему тетрадь в клеточку, где была старательно — со множеством стирок — изображена шахматная задача.

— Ну и неправильно, — говорил Семушкин, мгновенно оценив позицию.

— То есть как неправильно! — возмущался маленький — несколько, впрочем, картинно; все явно делалось в расчете на стороннего наблюдателя.

— А если конь идет на B5, что тогда? — строго спросил Семушкин.

— Гм, — сказал маленький и задумался. — Тогда ладья на B3.

— Ну и слон на С6, и вилка.

— Да, — сказал маленький и потер нос. — Это я как-то не подумал.

— А если эту ладью вообще убрать, ты не думал?

— Нет, не думал, — проговорил маленький уже безо всякой рисовки. — Это красиво получается, да! Пойду покумекаю…

Это «пойду покумекаю» получилось у него так взросло и солидно, что он сам захихикал, убегая.

— Владимир Алексеич! — крикнула толстая девушка, вся раскрасневшаяся от сильных чувств. — Там Шмакин опять не хочет работать.

— Где он? — спросил Семушкин, мгновенно переменившись: из расплывчатого добряка он превратился чуть не в комиссара.

— В рубке заперся.

— Сейчас будет ему рубка. Рубка мяса. Идемте со мной, — бросил Семушкин Вале и почти без одышки полез на пятый этаж.

У обитой жестью двери радиорубки он остановился, несколько раз глубоко вдохнул, словно готовясь к погружению, и наконец решительно постучал.

Ответа не было.

— Шмакин! — заорал Семушкин. — Где чертеж?!

— Не будет чертежа, — ответил сиплый мальчишеский голос.

— Шмакин! — повторил Семушкин. — Ты чувствуй! Я не посмотрю, что ты калека. Я тебе вторую руку вырву. Если завтра не будет чертежа, у меня цех встанет.

За дверью молчали.

— Шмакин, — сказал Семушкин гораздо тише. — Это ты мне так за все мое добро, да?

Щелкнули два замка, и дверь открылась. Шмакин, щуплый малый с болтающимся рукавом линялого, некогда лилового свитера стоял перед ними с выражением отчаянным и почти слезливым.

— Я не могу, Владимир Алексеич, — сказал он.

— Шмакин, — проникновенно выговорил Семушкин. — Если не ты, это вообще никто не сделает. Пойми, Шмакин. Такая голова одна не на школу, а на город. Ты подумаешь и сделаешь. Если ты не сделаешь, меня же снимут с цеха, а куда я пойду?

Не поверить ему было невозможно. Казалось, сейчас он и сам пустит скупую мужскую слезу.

— Это нельзя сделать, — прошептал Шмакин. — Эти техусловия… вы же знаете… они взаимоисключающие.

— А ты сделаешь, — настойчиво повторил Семушкин. — Никто не сделает, а ты сделаешь. Но прятаться — это же последнее дело. Переформулируй там условия, в конце концов. В пределах допуска. Ты же знаешь, как по ГОСТу…

— Но если я не могу? У вас что, инженеров нет?

— У меня нет таких инженеров, Шмакин. У меня никогда не будет таких инженеров. Хочешь, я тебе, к чертям собачьим, двойные сверхурочные заплачу?

— Да при чем тут! — взорвался Шмакин. — Вы хотите какую температуру поставить? У вас при такой температуре все полопается к фигам, а крайний снова я буду!

— Когда ты был у меня крайний? Я всегда тебя прикрывал.

— Когда вам это нужно? — прошептал Шмакин после долгой паузы.

— Послезавтра все. Край.

— Я попробую, — сказал Шмакин и мимо Семушкина сомнамбулически побрел в актовый зал.

— Изумительный парень, — тихо рассказывал Семушкин Вале, спускаясь на второй этаж. — Я его в Вологде нашел. Отказник, что-то с рукой, родился с культяпкой. Способности фантастические. Я его забрал к себе. Он уже две олимпиады выиграл.

— Но вам же не нужен его чертеж? — спросил Валя, который давно догадался.

— В цеху не нужен, — признал Семушкин. — Но чисто по-человечески очень нужен. Если он решит эту задачу — значит, ему доступны проблемы, над которыми пятикурсники голову ломают.

— А не резко вы с ним? Руку вырву и все это…

— Но с ним невозможно иначе, с ними со всеми, — сказал Семушкин, удивляясь, как Валя не понимает такую очевидную вещь. — Невротизацию ведь не я придумал. И потом, они должны знать, насколько они нужны. Сейчас никто ничего не может именно потому, что никто никому не нужен. А этим я сразу говорю — если не сделать такую-то рационализацию, план летит.