Валерия Жарова - Сигналы

— Владимир Михайлович! — прижимая руки к груди, говорила очкастая женщина лет сорока, больше всего похожая на библиотекаршу, измученную отсутствием финансирования и личной жизни. — Мы можем перестраховываться и перерассчитывать, но дело стоит и будет стоять! Я позволю себе процитировать — великой державе застой опаснее поражения. И пока вы будете обсчитывать и проверять, люди могут спросить нас — что мы, собственно, делаем? Почему мы это делаем и где наш, наш личный, не государственный, но собственный прогресс? Меня сын уже спрашивает: мама, когда вы рапортуете? И как мы посмотрим на детей, и неужели нам важней то, как на нас посмотрит комиссия?

— Елизавета Борисовна! — почти закричал инженер. — Я очень уважаю мнение вашего Миши, он развитой мальчик! Но речь может пойти о миллионах. Да, рублей, а, слава богу, не жизней, я надеюсь, что до жизней не дойдет. Но погоня за очередным рекордом — это, товарищи, штурмовщина, и мы все уже видели, что было с «Протоном»… — Он опять осекся и без особой приязни поглядел на Тихонова. — Отрасль переживает ломку, товарищи, и не в последнюю очередь потому, что некоторые до сих пор берут от прошлого не те традиции, которые заслуживают, а те…

Он махнул рукой и отвернулся.

— Какие есть, такие и берут, — задумчиво сказал сыроватый толстяк с широким крепким лбом. — Я со своей стороны могу только заметить, что в прошлом году эта, как вы сказали, штурмовщина привела к первому месту по отрасли. А победителей, как известно, не судят. Поэтому если вы спросите меня — я бы поддержал второй отдел. Если наука говорит — да, почему практики должны тормозить? Отливка у нас слава богу, батонщики не подводят, министерство дает добро — почему не рискнуть? Четырнадцать значит четырнадцать, но есть ведь еще, как народ говорит, пятое число и прогрессивка…

— Перестраховка — хорошая вещь, — заметил человек из второго отдела НИИ, высокий, нервный и, кажется, не очень здоровый: язва? колит? Непонятно было, поддерживает он инженера или возражает ему с позиций упомянутого волюнтаризма. — А с другой стороны, движение — все. В последнее время, товарищи, темпы меня смущают. Мы все-таки недогружаем людей, и если прибавить, скажем, один час хотя бы по вторникам, да что там, по четвергам…

Инженер ударил себя по ляжкам, но промолчал.

Тихонов смотрел главным образом на молодую — лет двадцати семи — и неотразимо его привлекавшую участницу совещания, чья функция, однако, была ему неясна. Называли ее с преувеличенным почтением «товарищ Кузнецова» — видимо, подтрунивая над молодостью. Кузнецова была высока ростом, стройна, черноволоса, курчава, решительна, черты ее были, пожалуй, крупноваты, но серые глаза под очками смотрели весело, она забавно морщила нос, словно постоянно посмеиваясь над собой и всеми, и было что-то во всей ее мимике и фигуре, что Тихонов распознавал безошибочно: ясно было, что она любит это дело и как следует в нем попрактиковалась. Иногда она ловила тихоновские взгляды, выдерживала их, улыбалась, а один раз — он даже подумал сперва, что померещилось, — показала ему кончик языка. Тихонов окончательно перестал понимать, на каком он свете.

Наконец она взяла слово.

— Вот у нас тут сидит товарищ журналист, — сказала она, стрельнув глазками в сторону секретарского столика. — И он может подумать бог знает что. На самом деле я хочу сказать, что вопрос-то, как мне кажется, не принципиальный. Мы отвлекаемся на него нарочно, потому что боимся сказать о главном. По большому счету, товарищи, такая ли разница, сойдет изделие с конвейера седьмого ноября или пятнадцатого? Все знают, что раньше двадцатого испытания не начнутся — просто потому, что глубокий снег еще не ляжет. А отвлекаемся мы, товарищи, от того, что шестой цех приходится переводить на мирные рельсы, и все мы боимся себе в этом признаться.

Повисла, что называется, напряженная тишина.

— Ну, положим… — начал главный инженер. — Положим, это вопрос далеко не решенный…

— Вот мы и боимся сейчас решать, а людям надо что-то говорить. Я веду как идиотка, простите, переговоры с заказчиком, институт бьется над этими санями, как будто они имеют оборонное значение, мы торопимся к сезону выбросить на рынок эти сани, всем говорим, что никакие финны еще не предложили такую конструкцию — а потом выясняется, что мы безумно дорожим шестым цехом и, может быть, опытная партия вообще будет готова только к декабрю. Спрашивается, зачем тогда весь рекламный отдел три месяца стоит на ушах, зачем мы вкладываемся в телевидение, почему испытатель на поролоне ездит три дня, рискуя, между прочим, — а теперь оказывается…

Тихонов не слышал ни о каких новых санях, но это, наверное, потому, что он вообще мало ими интересовался, а может, выброс новой продукции на мирные рынки удерживался в секрете. Но товарищ Кузнецова ему нравилась, и после недельного воздержания он бы очень не возражал против личной беседы о санях.

— Погодите, — прервал ее помалкивавший до тех пор Семенов. — Успеется о санях. Давайте все-таки утвердим: если мы останавливаемся на седьмом, приходится перестраивать весь график, и людей надо хотя бы предупредить…

Кузнецова явно хотела возразить, но в голосе гендиректора была та самая сталь, которая заставляла прислушаться и министров.

— Вопрос о шестом цехе, — продолжал Семенов, — я бы сказал, все же тактический. А стратегический — это именно вопрос о графике, потому что либо мы мобилизуемся, либо верим Владимиру Михайловичу, за которым все-таки тридцатилетний опыт, и много раз, напомню, его предостережения были крайне полезны. Крайне. Не скрою, мне самому хотелось бы дать, так сказать, новый стимул, и финансы нам как раз сейчас позволяют. Но риск есть, я от него не прячусь, и давайте спросим себя: можем мы, так сказать, в лучших традициях… или следует нам действовать применительно к стране, к той эпидемии безделья, которая коснулась уже всех. Если из дому не выходить, оно, конечно, безопасно, не простудишься, под трамвай не попадешь… но…

— Если мы сначала решаем по графику, то я за то, чтобы рискнуть, — сказала Кузнецова. — Город поддержит, я думаю.

Она посмотрела на человека из Екатеринбурга и, не удержавшись, опять на Тихонова.

— Ну что же, — после минутной паузы, когда все смотрели в стол, подытожил Семенов. — Предлагаю решить так. Если проходит предложение Грохотова и мы изо всех сил успеваем к седьмому, и все получается на уровне — я главному инженеру выписываю утешительный приз в размере пятидесяти процентов, и пусть он нас простит за недоверие. А если будет как в позапрошлом, я штрафую всех присутствующих на те же пятьдесят и Грохотова перевожу в технологи. Соглашаемся?

Все зашевелились, Кузнецова хихикнула.