Эльчин Сафарли - Тысяча и две ночи. Наши на Востоке (сборник)

В тот же вечер мы вышли на крышу и кричали «Аллаху Акбар!», все громче и громче, насколько хватало сил и легких. Еще до выборов это воззвание к Всевышнему было объявлено своеобразным девизом оппозиции. И сейчас казалось — может быть, получится докричаться до небес, добиться справедливости? Сотни тысяч голосов перекликались над Тегераном, но Аллах не услышал…

Через несколько дней в иранской столице начались демонстрации, стычки с полицией. Работа встала, наши и без того скромные средства были на исходе. Нервы — на пределе. В какой-то момент Камран не выдержал:

— Я не могу больше сидеть дома. Эти люди умирают за то, что дорого нам. Стыдно. Надо идти, терять нечего.

— Но это же не наша война! Мы можем уехать в Россию. Можем жить и растить детей в другой стране.

— А мои братья и сестры разве смогут уехать? А их дети? А мои родители?

Мы спорили не в первый раз. Я всякий раз заявляла: если пойдешь туда, то только со мной. Но теперь, поскандалив, мы кое-как договорились. Пойдем «посмотреть», в центр, без зеленых повязок и лозунгов. Станет опасно, сразу смываемся.

Мы едва успели выйти на главную улицу: шум, крики, скандирующая толпа, звон разбитого стекла. Люди подбадривали друг друга: «Не надо бояться, мы все вместе!» Девушки с маникюром, в ярких хиджабах, с почти не покрытыми головами, размахивали зелеными плакатами. Рядом с молодежью шли отцы и матери.

Вылетевший из-за угла полицейский грубо приказал одному из мальчиков в зеленых футболках остановиться. Тот прокричал в ответ что-то не менее оскорбительное. Полицейский замахнулся на него дубинкой — между ними встала мать подростка, закутанная в чадру. Откуда-то нарисовались еще двое «басиджей» (полицейских-добровольцев в гражданском), женщину отпихнули в сторону. Мы стояли рядом, буквально в паре метров, и Камран не стерпел, подскочил и схватил басиджа за плечи: «Что ж вы делаете? Она вам в матери годится!» Троица развернулась в нашу сторону. Они такой наглости, видимо, не ожидали, потому на секунду впали в ступор. Сообразительной иранке хватило времени, чтобы утянуть сына в соседнюю подворотню. Один из басиджей, с дубинкой и шокером в руках, ломанулся в нашу сторону, и мы позорно дали деру.

Нам повезло. Басидж был толст, неповоротлив, избивать других явно умел лучше, чем их преследовать. Я выдохлась уже через несколько сот метров (быстро бегать на сорокаградусной жаре, вдыхая загазованный тегеранский воздух только атлету под силу). У меня тряслись коленки и отказывалась работать голова. Еще бы. Я выросла в относительно спокойное время в относительно спокойной стране. Всякого рода путчи и перевороты помнила весьма смутно. Я не знала, что если будут бить — то всех без разбора. А то и убьют — и отвечать за это никто не будет.

Мы скрылись в какой-то лавочке в соседнем переулке, потом поймали машину.

— Эх ты, — обнял меня Камран. — Ну какой из тебя революционер?

— А что, тебе в тюрьму захотелось? — прошипела я.

Нас могли запомнить. С точки зрения басиджей, мы теперь тоже — в рядах демонстрантов. Правда, пока все тихо. Камран спит, а я пишу…

Звонок прозвучал неожиданно. Вздрагиваю. Нет, это не полиция. Просто пришли гости. Они появляются тут днем и ночью. Даже когда не ждешь. Но скоро начинаешь этому радоваться. В мире, где все зыбко и непонятно, а неприятности — норма, начинаешь ценить общество людей. Таких же, как ты. У них впереди — неуверенность и страх, в сердце — любовь и вера. А дома — свой, неповторимый персидский ковер с замысловатыми узорами…

В лавке пахнет маслами и свежезаваренным чаем, которым ты поишь клиенток, двух пухлых блондинок, впаривая им в сотый раз за эту неделю (сегодня только вечер среды) историю про «секрет Мухаммеда».

— Мухаммед — это я. А секрет этих духов у нас передается от отца к сыну уже сто лет, его знает только наша семья. У моего прадедушки было три жены, на всех сила не хватает. У-у-у, сколько нужно сила! Они мазались «Секретом Мухаммеда», как звали моего прадедушка. Два капли вот сюда, — поглаживаешь черной лапкой свою шею, пахнущую мускусом. — Два на грудь. Еще два капли… ну-у-у сами знаете куда… — Ты смеешься, оголяя сахарные осколки зубов, белее, чем искусственный жемчуг в соседней лавке, где успели отовариться блондинки-москвички. Кончится тем, что они еще шмат «старинной» бирюзы домой приволокут и надорвутся, таща через границу «антикварную» кошку из «цельного куска малахита». Сегодня явно не их день.

— Как верблюд? — не понимают девицы.

— Как верблюд, будет ходить за тобой.

— Ну, то есть как привязанный…

В зеленых глазах более взрослой из туристок появляется полированный блеск.

— Знаешь, Кать, я возьму пару флакончиков, может, действительно что-нибудь получится с Самоваром. Будет ходить за мной, как верблюд… — Она хохочет, колыхая, на радость Мухаммеду, едва прикрытую тесным топом грудью.

— Да, да, как верблюд! Секрет Мухаммеда еще никого не подвел, еще приезжать будете и прямо ко мне в лавку идти, — уламываешь ты их почти на чистом русском, с приторным и ласковым арабским акцентом.

— У вас прекрасный русский, — восторгаются девчонки.

— Моя жена, Лена, научила меня всему. Она из Челябинска, — улыбаешься ты. И поясняешь для верности: — Знаете, такой город в России. Там очень холодно…

Девушки еще немного почирикали и ушли с бутылочками и фирменными твоими флаконами «в подарок». Сразу видно, в Египте первый раз, иначе бы раскусили твой «секрет», он здесь в каждой лавке продается в три раза дешевле под названием «Секрет пустыни», который якобы передается из поколения в поколение, повышая потенцию и рождаемость в местных гаремах. Дурехи же решили, что их парни будут ходить за ними, как привязанные верблюды. Когда ты мне в первый раз на ломаном русском рассказывал эту байку, я тоже так подумала. Пока не узнала тебя и твоих верблюдов в силе…

Ты закрывал лавку в самый зной, заваривал красный чай, и мы занимались сексом в позе лотоса на плоских подушках в углу лавки. Текла я, растекалось мое сознание. Жар. Жара. Теперь все изменилось. Я ношу белый платок, и ты больше не запираешь днем лавку. То, что позволено полуголым туристкам, не позволено жене…

Ты увез меня к родным, в красную пустыню. Стоял период гона верблюдов. Огромные, сильные, косматые, чуя самок, горбатые звери рвали веревки и цепи, сбегали в пески, подальше от людских глаз. Поднимали клубы красной пыли, издали могло показаться, что это исполины — всадники Апокалипсиса в огненной дымке. Отбивали самок и могли крыть их, не переставая, часами, днями, забывая про голод, жажду и сон. Верблюды не любят сторонних наблюдателей, если побеспокоить их в такое время — сшибут мозолистыми ногами, затопчут насмерть.