Елена Костюкович - Цвингер

— А эти затопленные…

— Постойте, Зиман, если хотите разобраться, не отвлекайте каждый раз.

…а когда она затронула вопрос о передаче собрания американским офицерам, ее шеф отрезал, что это было бы государственной изменой и что лучше просто взорвать коллекцию. Георга знала, что «лучшее» хранилище находится на дне сырой шахты и там не установлены кондиционеры, а значит, бронзовые изделия там очень быстро покроются неустранимой свинцовой патиной, а кроме того, направленные в ту сторону грузовики окажутся как раз на пути отступающей армии…

— М-м-м, оказывается, для бронзы и монет это было неудачное место. Я ошибся. В любом случае дедушка исключительно мастеровито пишет. Как будто влез в череп героини. Глядите, сколько уморительных штришков.

На вечер вахмистр пригласил ее в свой домик, нажарил картошки и подарил ей одежную щетку, сохранившуюся в вещах его дочери. Он, верный присяге, спасал жену полковника, и та, оправившись от ужаса, еще и попрекала его за чересчур энергичные действия: чтобы уберечь ее от зажигательных снарядов, вахмистр усадил полковницу в пруд с золотыми рыбками, а затем подкрепился ее коньяком. Из-за этого под вопросом оказалось его продвижение по службе. Он был задет.

— Но почему в переводе? Кто и когда сей перевод изготовил? Превосходно звучит по-немецки, я бы сказал, лучше бы и Георге не суметь.

— Господи! Ну конечно, вы правы! Бэр! Я никак не проснусь. Это же и есть от Ребеки. Не сообразил. Да, это настоящий Георгин мемуар. Он и написан по-немецки. Ребека обещала отксерить и оставила. Ужасный почерк, правда, с готическими заковырками, проклятие. Не знаю, как буду разбирать. А пишет о себе в третьем лице, ну да. В соответствии со знакомым психологическим механизмом.

— Как, вы двадцать лет работаете и не умеете читать готику? Ладно, я прощаю, но только сегодня, за невыспанность. Овладейте готикой немедленно. Так и быть, я поперевожу. М-м-м… Интересно. А, вы за документами на Ватрухина? Можно попросить вашу бизнес-карточку? Вот моя. Да, принимаем заявки, ждем. Вы здесь, Зиман? Видите, что делается! Ну давайте, где вы, я перевожу.

Они хотели взорвать весь город, распихали вещи в тысячи тайников, потом взрывать не стали и поудирали. Валялись пустые бутылки, оружие, сброшенные мундиры. Распад, децентрализация, отчаянный страх. Где и что было запрятано, поди теперь все это разбери.

Георга готовится ко входу русских. Чуть не лишилась вахмистрова расположения, принудив его собственноручно вылить содержимое пятидесяти бутылок шнапса, ибо она слыхала, что русские во хмелю плохи. Пару бутылок вина он все-таки у нее выпросил и спрятал в груду сожженных полицейских актов — жаль только, что зола была еще горяча.

Появились земляного цвета униформы. Тревожно, недоверчиво двигались тени перед зданием Академии художеств. Георга и вахмистр уже с трудом выдерживали бесконечное ожидание. Хотелось наконец узнать, каковы на самом деле русские. И если суждено быть убитыми, так поскорей! Они вынесли из лазарета носилки, повязали на руки повязки с красным крестом и уселись на ярком солнышке у ворот под больничным флагом, с твердой решимостью зазвать к себе русских, которые пока что лишь с большой осторожностью проникали в центр города.

Вскоре ввалились несколько украинцев — светловолосые, приветливые — и потребовали пить. Георга вынуждена была первой отхлебывать сельтерскую воду из каждой бутылки. Затем появился настоящий русский медведь, протянул Георге насквозь простреленную черную лапу, а по щекам у него катились слезы. Она его перевязала — наконец-то пригодились знания, полученные на занятиях по противовоздушной обороне! — и он еще какое-то время подпирал спиной стену, выкурил сигарету, поплакал и вновь исчез.

— Дальше, Зиман, любопытные подробности, гляньте.

…во что был превращен музей по приходе русских. Караульные весьма скоро обнаружили устроенные внутри террасы большие винные погреба и, разграбив сладкие вина, уже не выходили из состояния кроткого опьянения. Они охотно делились. Вслед Георге неслось: «Фрау, фрау, бери!», и ученым подносили в восемь утра бокал шампанского. Завтрак накрывался торжественно на двенадцать персон с большим количеством коньяка, сыра и маринованных томатов, причем полотенца с вышитым красным вензелем «погребок ратуши», обычно висевшие в изголовье белых больничных кроватей, служили (аккуратно свернутые) салфетками, а вечером их снова вешали на кровати. Официальное приглашение распространялось на нового сержанта — Василия, который был владельцем варьете или чего-то в этом роде и зычным голосом пел сочиненные им самим песни. За все еще замаскированными от налетов окнами подвала хрюкала свинья, на лестнице топтался валух. Василий подобрал изголодавшуюся овчарку. Непрерывно работал на полную мощность огромный радиоприемник, два солдата валялись поперек кроватей и одновременно играли на гармошках, в два часа под сводами вестибюля поднималась стрельба. Однажды солдаты наткнулись на госпитальную аптечку и принялись пробовать все таблетки и капли. Сплошная дрессировка хищников, вздыхала Георга.

Русские были подозрительны. Думали, она что-то утаила. Она, мол, утаила, унесла крупные статуи из ниш. Нехорошо — если начнут интересоваться каждым египетским рельефом. Так может дойти и до геркуланских и лемносских!

В другой раз двадцать автоматчиков загнали их в туннель трассы теплоснабжения с требованием указать «тайный ход под Эльбой». Когда русские принимались искать то, чего не было в природе, это становилось опасно для жизни, а проводники этой команды, два гражданских поляка и полячка, смотрели злобно. Вдобавок они наткнулись на забытую в трещине стены кобуру от револьвера и потребовали выдать оружие.

А уголовная полиция немцев (до сих пор существующая?) обвиняла ее, наоборот, в выдаче: сержант уголовной полиции и рассказал Георге, что ее обвиняют в разглашении русским данных о хранилище.

— За какую цену? Вероятно, за честь проехаться в автомобиле с лейтенантом Жалусским?

— Проехаться с дедом с моим!

— Да. Проехаться с вашим дедом. Отлично пишет. Факты редкостные, фактура, детали и даже приключения, ну а дальше пошла лирика.

— Вижу. Какой мягкий и интимно-человеческий звук.

Ни о чем не думалось. Мысли, как летние облачка, сами собой проплывали в голове. Тепло и светло, отныне не придется больше спать в подвале, поскольку вахмистр перенес клеенчатую софу из врачебного кабинета наверх, в ее личный кабинет, а вот это серое перед глазами — стена ее музея, и там выгорел только третий этаж, а вот идет караульный, добродушный бородатый украинец, несет ей сардинки в масле и хлеб — слегка заплесневевший, но все же хлеб, — и лейтенант Жалусский обещал, что все ценности останутся в Германии, и подвал снова замуровали, ни одна мелочь из него не пропадет, и она вытащила из чемодана со спасенным имуществом летнее платье, его даже удалось как-то погладить, и коллега из минералогического заботится о ней, и формовщик уже вернулся, и по музеям объявлено, что все могут к ним приходить, — крикнут издали «фрау доктор» (столько-то немецкого караульные уже освоили), и их пропустят. А еще — наступил мир, и те офицеры у комендатуры, с седыми бородками, были такие красивые, словно прямиком из романа Достоевского. И дальше, повторяясь, текли мысли: погода волшебная, и никаких на сегодня дел, только лежать на скамейке и смотреть на деревья и небо.