Наталия Терентьева - Училка

— Ну, Роза Александровна… — неожиданно тоненьким голоском заныл старшеклассник. — Я вообще ни при чем!

— Да что ты говоришь! Ай-яй-яй! Какая овечка наш Прохоров! А зуб кто Селиверстову выбил? Твоему, кстати, Кириллу, ты не в курсе? — Роза обернулась на меня.

— Он сегодня в школу не пришел.

— Так потому и не пришел! Уходит она. Уходи! — Роза, крепко взяв за рукав Прохорова, который стал как будто еще меньше ростом, направилась к лестнице. Потом решительно развернулась и быстро подошла ко мне, таща за собой Прохорова. — Кому ты нужна? — прошипела она. — Думаешь, кто тебя уговаривать будет?

— Нет, не думаю.

— И не думай. Ты не прижилась у нас в школе. Не нашла общего языка ни с учениками, ни с педсоставом, ни с руководством. Услышала?

Я пожала плечами, повернулась и пошла на урок. Не нашла, так не нашла. Я уверена, что несколько просто замечательных статей об открытиях немецких физиков лежат сейчас непереведенные, потому что их некому переводить. Они ждут меня. Чтобы я пришла на свою холодную лоджию, надела носки и шарф в солнечный день, села за компьютер и углубилась в потрясающие, непонятные, сложные слова, знаки, формулы… Три посвященных пишут для трех таких же посвященных. Они ждут новостей друг от друга, они не могут идти дальше. Потому что они работают вместе. У них один коллективный мозг. А я — связующее звено, проводник. Я им нужна. И я пойду переводить. Буду там, где я нужна, где не топчут мой новый телефон, который подарил мне Андрюшка. Где не смеются безнаказанно над моими наивными книжками, в которых я рассказала когда-то о своей любви и смерти Павлика, и о сердечных муках, и сложном решении, принятом когда-то Андрюшкой. Разве стоит над этим смеяться Диме Тамарину, который никогда не любил, не был близок с женщиной, не хоронил любимых и близких? А я и ответить Диме ничего не могу, разве что посоветовать, как Роза, штаны проветрить. Скажу это сегодня Салову, если будет лежать на парте и мычать, что ему «всё по фиг». И Будковскому, если он, как вчера, будет показывать свой ассортимент матерных жестов. Целый особый язык, где он только ему выучился. Я не всматривалась, но то, что увидела и поняла, меня повергло в шок. Я не знаю, как с этим бороться. Наверно, с этим бороться нельзя. Наверно, наша цивилизация действительно погибает. Как погибали цивилизации, и не раз. Линия развития человечества — это не технический прогресс, а духовный регресс. И в школе это очевидно.

А когда сидишь на лоджии в толстых носках, которые тебе когда-то подарили на день рождения родители, и ты очень плакала от несоответствия мечты и реальности, сидишь наедине с величайшими умами современности и пытаешься перевести с одного языка на другой, это не так очевидно. Я немецкий чувствую, как родной. И английский, который знаю гораздо хуже, тоже чувствую, как не чужой язык, а просто давно забытый. И не потому, что я их учила с детства и юности. Потому что когда-то они были одним языком, вместе с моим настоящим родным, русским. И латышский тоже… Латышский? Почему мне в голову пришел этот язык? Этот язык и вообще все про латышей у меня под запретом, временным, пока не пройдет, пока не развеются до конца химеры. Буду заниматься тем, что мне понятно, что родное и близкое. Пусть чуть скучноватое.

А пока я не ушла из школы, я должна позвонить Селиверстову. Бедный мальчик. Выбили зуб… Почему я-то не знаю? Уже звенел звонок на первый урок, но я решила чуть задержаться.

— Кирилл?

— Да, здравствуйте, Анна Леонидовна.

— Кирилл, что произошло? Что у тебя с зубом?

— Нет зуба больше, — невесело хмыкнул мальчик.

— Господи, ну что же такое! А как это произошло?

— Ну… — он замялся. — Анна Леонидовна… Может, не надо?

— Почему? Пожалуйста, расскажи мне, почему была драка.

— Ну мальчишки, старшеклассники, что-то сказали Катьке Бельской. Я даже не знаю что… Ну что она выпендривается, что ли… Она им ответила. А этот Прохоров взял ее и ударил. Прямо по лицу. Ну а я все видел и тоже его ударил.

— Молодец… То есть я хотела сказать — понятно.

— Ну и…

— Ясно. А он один с тобой дрался?

— Нет, еще двое.

— Господи, и где это было?

— Около школы.

— Они из какого класса?

— Один из десятого.

— Я не веду у них. Не знаю никого.

— Еще один из одиннадцатого…

— А кто? Кто?

— Я не знаю фамилии. Здоровый такой.

Здоровый — это или «урод» Шимяко, с которым не разговаривает никто в классе, так и не объясняя толком, почему он урод, но он и не ходит почти в школу, раз в неделю в лучшем случае, аттестат какой-никакой нужен все-таки. Или Громовский… Ладно, все равно узнаю.

— А зуб какой?

— Передний, — вздохнул Кирилл. — Мама говорит, можно сделать имплант, будет совсем как настоящий.

— Конечно! Конечно, у меня есть имплант, сбоку правда, сделала и забыла.

— Похож на настоящий? — с надеждой спросил Кирилл.

— Абсолютно, не отличишь! — сказала я, стараясь, чтобы это звучало правдоподобно. Надежда гораздо важнее той реальности, которая наступит потом. Когда надежда станет бывшей. К той реальности постепенно можно будет приготовиться, потом привыкнуть… Я знаю, что это такое. А вот без надежды — никак. Имплант не похож на зуб, коронка не похожа на живой настоящий зуб. Ничто искусственное не похоже на настоящее. Ничто.

— Не переживай. Прохорову этому достанется, уверяю тебя. И пожалуйста, напомни маме, чтобы она обязательно пришла в школу на собрание.

Да, нужно еще на пару недель задержаться. Я хотела уйти сразу после собрания. Кажется, положено об этом предупреждать администрацию заранее, но мне мой верный друг Анатолий Макарович, Толик Щербаков, принес на хвосте новость — в школу просится молодая учительница словесности. Симпатичная, покладистая, русская, не замужем, без детей. И отпустят меня сразу, как только я напишу заявление — сделала я такой вывод. Но я сначала разберусь, как смогу, с хулиганами. Если, конечно, меня пустят разбираться. Для этого в школе есть другие люди.

Первый урок был у меня в пятом классе, а второй — как раз в одиннадцатом. Не буду сейчас к ним заходить, потерплю, через час разберусь.

Пятиклассники мирно спали, день был темный, дождливый. Перетасова с полузакрытыми глазами качалась на стуле, тихонько подвывала: «Сидят пта-а-а-а-ашечки… маката-а-а-ашечки». Она спела это уже раз сто, я надеялась, что ей надоест. Ваня тоже спал, время от времени поднимал голову, здоровался со мной и с Розой, которая все мерещилась ему в коридоре, и переворачивался на другой бок. Аля Стасевич с удовольствием читала вслух по моей просьбе рассказ Распутина «Мама ушла». Маленький Гриша внимательно слушал Алю. Сережины самолеты стояли на ремонте, сам он прилег на парту, положил щеку на сложенные ладони и время от времени тихонько заводил мотор, но только тот не заводился.