Наталья Горбачева - Без любви жить нельзя. Рассказы о святых и верующих

Приближался 95-летний юбилей Анны Вячеславны. Я расстаралась, чтобы про нее сняли хотя бы небольшой сюжет для телевидения. И вот в нашу квартиру ввалилась съемочная группа.

— Где клиент? — деловито спросил незнакомый мне режиссер.

Я указала на дверь. В комнате Анны Вячеславны начался предъсъемочный хаос — подключали аппаратуру, определяли места съемок. Наконец, внимательно посмотрев на старушку, режиссер сказал:

— Пусть сидит там, двигать не будем, а то рассыпется.

Перед камерой Анна Вячеславна не робела, потому что своими подслеповатыми глазами не видела ни ее, ни киношников. Она говорила уверенно, здраво, образно — так, как она говорила обычно. Моя соседка покорила всех с первой минуты. Режиссер стал делать знаки оператору, чтобы снимал только крупным планом. Монитор выдавал картинку, достойную кисти художника: морщинистое, с полуопущенными веками, лицо мудрой старицы.

Анна Вячеславна рассказывала про свою жизнь — то, о чем мы предварительно с ней договорились. Лишь изредка я подсказывала, что сказать дальше. Минут через сорок она изнемогла, от сухости во рту губы перестали двигаться. Отпив несколько глотков из любимой своей чашки, она, вздохнув, сказала:

— Вот сколько вздора наговорила. Лишь бы Женечка не увидел.

Все стали убеждать, что, наоборот, всё очень интересно. А растроганный режиссер попросил Анну Вячеславну сказать что-нибудь такое… ну, чего никто другой в силу, так сказать, ее почтенных лет не знает… Моя старушка не смутилась, прикрыла на минуту глаза, оперлась головой на локоть. И, подумав, устремила выразительный взгляд прямо на камеру.

— Когда зимой пришло маме время родить, в тот день отец нечаянно топором отрубил себе палец. Некому было затопить печь, мама родила меня в декабре в очень холодной комнате. Я часто болела и не чаяла дожить до двадцати лет. А проскрипела, вишь, почти до ста… Деточки! Я прожила длинную жизнь, видела начало и конец многих судеб. Некоторые начинались так туго и неладно… Но потом как-то выпрямлялись. Другие, наоборот, предвещали прекрасную будущность, однако кончались весьма-весьма печально. Всё в руках Божиих. Да… — вздохнула она. — Иногда затоскую, хочу кому-то позвонить — живой ведь в гроб не ляжешь… Возьму телефонную книжку — много там имен… А позвонить некому — все в могиле. Муж, родные, знакомые, сослуживцы… Это трудно пережить. Я стала никому не нужна… У моего дорогого сына Женечки, которому самому за семьдесят, своя жизнь…

Наступила пауза. Все подумали, что Анна Вячеславна заплачет, и режиссер решил прекратить съемку. Но она, как дирижер, взмахнула своей маленькой аккуратной ладошкой и твердо сказала:

— Я счастливый человек. Да-да… Умираю счастливой. Благодаря моей дорогой соседке. Девяносто лет мне пришлось жить, чтобы дождаться встречи с ней. Дорогая Наташенька… у меня таких прекрасных друзей никогда не было. Я всё, знаете ли, любила музэи, романчик почитать, пиэсу в театре посмотреть. А в церковь-то не ходила, — сокрушенно произнесла она. — Вы знаете, какие были времена. Опиум для народа… Дорогая моя соседка вернула меня к вере; мне теперь не страшно умирать. Совсем не страшно. Там… я встречу всех дорогих моих родных… И жду этого с нетерпением. Наташенька потом ко мне придет. И вы, деточки…

Звукорежиссер с оператором с усмешкой переглянулись, мол, крыша у старушки все-таки поехала! Анна Вячеславна замолчала, голова от старческой слабости склонилась на грудь. В комнате стало тихо-тихо. Наверно, все подумали о смерти.

— Нет, она не умерла, — успокоила я.

— Хоть и в коммуналке, повезло тебе с такой старушенцией пожить, — сказал мне режиссер.

— Очень.

— Как бы нам проходик снять? Она на ногах-то стоит?

Через полчаса, когда отсняли детали ее жилища для перебивки крупных планов в сюжете, я растормошила Анну Вячеславну и попросила пройти по нашему длинному коммунальному коридору. Анна Вячеславна послушно вышла из комнаты и, как обычно, слегка придерживаясь рукой за стену, медленно пошла на камеру. Но, видимо, от волнения она забыла свой маршрут на кухню, повернула направо раньше, уткнулась в стену, стала искать выход… Силы совсем оставили ее.

— Нет, всё… — выдохнула она и стала падать. Режиссер еле успел подхватить ее.

В полузабытьи Анна Вячеславна до вечера пролежала на своей кровати, а назавтра очень сокрушалась, что не попрощалась с киношниками. Сюжет, как говорили, вышел очень пронзительный. Особенно для меня. Я поняла, что Анну Вячеславну оставлять одну в огромной квартире больше нельзя. Мы жили вдвоем, но приближалось лето, я собиралась уезжать на дачу. В прошлом году у меня на сердце кошки скребли при расставании. Она и вида не подала, как тяжело ей остаться одной, пожелала хорошего отдыха. Я уехала за четыреста километров от Москвы на все лето. Но недели через две мне стало так муторно на душе, казалось, должно что-то что-то нехорошее произойти. Я боялась, что слепенькая моя соседка оставит открытым газ, или устроит потоп, или дверь проходимцам откроет… Я не выдержала и вернулась в Москву. Когда я открыла входную дверь, Анна Вячеславна отработанным маршрутом на кухню проходила как раз мимо нее.

— Анна Вячеславна, жива!

— Кто это? Наташенька? Дорогая моя деточка… Я так молилась, так молилась, чтобы вы приехали, — всплеснула она ладошками. — Подарок! Божий подарок!

— Так вот кто меня отдыха лишил, молитвенница вы наша! — рассердилась я.

Анна Вячеславна, радостная, зашаркала на кухню ставить чайник. Так и осталась я на всё лето в Москве. Но теперь я не могла и на несколько дней отъехать: Анна Вячеславна слабела на глазах.

Через несколько дней заглянул, как всегда на полчасика, ее сын. Когда он уходил, я выдала ему, что больше не могу быть сиделкой его 95-летней матери, мне нужно надолго уехать, а старушку одну оставлять — бесчеловечно.

— И что же вы хотите? — сощурился он. — Она прекрасно себя чувствует.

— Вы должны ее забрать к себе, — отрезала я, а сердце заныло.

— Хм… Совсем она этого не хочет. Ей одной лучше.

— Она не одна, она со мной. И уезжать не хочет от меня.

— Вы… как-то много о себе думаете, — интеллигентно подковырнул он. — Я заметил, что все верующие такие какие-то… Ну хорошо, я поговорю с супругой, если она вам так противна.

— Да-да, поговорите, пора… Ей уже пора.

— Странный какой-то разговор, — сказал он, хлопая дверью.

Я тоже иначе представляла себе этот разговор… Обидно, хотя бы элементарное спасибо сказал за то, что день и ночь в течение шести лет находилась рядом с его матерью. Впрочем, зачем мне его спасибо. Спасибо Анне Вячеславне, что была со мною, преподав множество уроков терпения и смирения…