Эндрю Шон Грир - Невероятная история Макса Тиволи

Элис молча откинулась на спинку кресла, а я собрался с силами и сказал:

— Они устраивали балы.

Элис покачала головой, не отводя глаз от луны.

— Я говорила о совсем далеких временах. Еще до керосиновых ламп. И речь вовсе не об особых вечерах, вроде тех, когда давали балы. Я имею в виду такие вечера, как этот. Такие, которые нам нравится убивать комнатными играми. — Тут моя любимая наконец взглянула на меня, и сердце мое похолодело. — Ну скажите, разве можно влюбиться в кого-нибудь при газовом свете?

— И все же такое случается, — произнесли у нас за спиной. Миссис Леви вернулась.

Однако Элис продолжала буравить меня взглядом.

— А как было раньше, мистер Тиволи? В детстве вы проводили долгие вечера при свечах?

— Нет, — выдохнул я.

— Мистер Тиволи вовсе не так стар, Элис! Поверь! Знаешь, когда я была девочкой, у нас уже были керосиновые лампы. И фортепьяно.

Элис моргнула и снова обратила взгляд к луне.

— Жаль. Я родилась не в том веке. Вот бы все мои вечера были такими, как этот.

— Я тоже люблю лунный свет, — улыбнулась миссис Леви.

— А еще темноту, холод, — кивнула Элис, — и тишину.

Последнее слово прозвучало словно команда, мы замолчали. Элис прикрыла глаза и вдохнула ночной воздух, легкое движение плеч под маслянисто поблескивавшим мехом отделило от моих губ невидимый волосок. Я снова остался один. Передо мной стояла прижавшаяся к дереву миссис Леви. Она смотрела на звезды, вечерняя прохлада прикрыла ее лицо туманной маской из выдыхаемого воздуха. Такие маски были на каждом из нас — мы все дышали. Происходившее напоминало какую-то пьесу с лунным светом, мехами, шляпами и несколькими зрителями-ложками; я не понимал, что все это значило. Миссис Леви склонила голову набок и улыбнулась; Элис глотала ртом воздух и смотрела на звезды, ее щеки окрасились румянцем; моя старческая рука лежала рядом с рукавом Элис, готовая подать девушке какой-нибудь тайный знак. Луна упала в чашку с кофе. И барахталась там, будто мотылек. Элис наклонилась, сложив губы в безмолвном поцелуе, и подула на горячий кофе. Луна взорвалась.

Вскоре я включил газовые лампы, внес диванчик в дом и, после того как зажег свечи в комнатах хозяек, поднялся к себе, где наткнулся на Мэгги, словно манекен поджидавшую меня с запечатанной запиской в руке.

Макс, я больше не могу. Жду тебя в саду в полночь.

Девушка с первого этажа

Некоторые события настолько невероятны и фантастичны, что, когда они происходят, вы совсем не удивляетесь. Зная наверняка, что ваши мечты неосуществимы, вы смело рисуете в воображении счастливые картины, а когда вдруг оказываетесь на долгожданной дорожке лунного света, все кажется нереальным и вместе с тем каким-то знакомым. Вы уже видели происходящее в мечтах, оно стало вашим воспоминанием. Поэтому я не колебался ни секунды. Я взял у Мэгги записку и бросил ее в огонь. Затем надел свои лучшие вещи, испачкал влажный платок, стерев с лица дневную копоть. И вспомнил о луне в чашке кофе.

Она была в саду. Луна скрылась, и я видел только платье, белевшее под мехами. Она сидела на скамейке под деревьями. У меня под ногами хрустнули ветки, и она встала, молча глядя, как я приближаюсь. Сердце учащенно забилось. Ночной кактус раскрыл свой цветок, невзирая на отсутствие зрителей. Я подошел так близко, что мог расслышать ее дыхание. Разглядев мое лицо, она взяла меня за руку и, прошептав что-то нежное, поцеловала меня. Я в ужасе замер. При виде моих испуганных глаз вдова не сдержалась и захихикала. Она запрокинула голову, и я снова увидел нить жемчуга. Читатель, мне было всего семнадцать лет.

Сейчас дорогая миссис Леви мертва и похоронена в еврейской части Кольмы на юге Сан-Франциско. Она умерла в семьдесят с небольшим лет, после долгой болезни, в Пасадене, окруженная заботой преданной дочери. В последние годы миссис Леви не принимала посетителей, поскольку ее кожа побледнела и покрылась пятнами, а когда адвокаты приносили документы на подпись, мама Элис надевала черную вуаль, которую носила в дни траура. Она умерла, не имея за душой ни гроша. Представляю, как повзрослевшая Элис рыдала у ее кровати, обняв руку, столь худую, что кольца уже не держались на пальцах. Холодную руку моей первой любовницы.

Расскажу лишь самое главное. О мертвых нельзя плохо отзываться — они уже не могут отстоять свою честь. Миссис Леви была великодушна и добра все те недели, что мы провели в ночном саду и беспокойной темноте Саут-Парка. Вдову смущала и трогала невинность престарелого мистера Тиволи. Полагаю, она приняла мою нерешительность и угрюмость за любовь, поскольку после первой ночи, когда я, дрожавший и задыхавшийся, лежал в траве, миссис Леви посмотрела на меня, и на мгновение в ее глазах блеснули слезы. Она была взрослой женщиной и не воспринимала наши встречи всерьез. Для нее ночные свидания оставались «лакомством для сердца», как всегда шептала она.

Миссис Леви, вы никогда не говорили этого, но, думаю, вы любили меня. Вы были добры ко мне, а я так жестоко обошелся с вами, и сейчас, в каком бы аду вы ни находились, наверняка со смехом разводите огонь под сковородкой, предназначенной для меня.

Почему я так поступил? Почему, когда я вглядывался в темноту сада и увидел в цветах фуксии вовсе не мою дорогую Элис, а ее маму, почему я не скрылся в доме? Никто бы не пострадал; это вполне можно было списать на нервы или, еще лучше, на строгую мораль, и больше не пришлось бы рассуждать о женщинах в темных садах. Никакие высшие силы не вмешивались; свет звезд давал мне возможность отступить; я мог уйти в любой момент. Но я был молод. Она считала меня пожилым бизнесменом, охочим до любовных приключений, а я был обыкновенным семнадцатилетним мальчиком, который никогда прежде не вдыхал аромата женских волос, не вздрагивал от прикосновения нежной руки, не видел лица, охваченного страстным желанием. Чувство, что тебя любят, — особое, ни с чем не сравнимое. Тот же пыл, но из другой комнаты, те же вздохи, но из другого окна и вовсе не твоего сердца. Смелым и легкомысленным людям вроде тебя, Сэмми, этого не понять. И все же для некоторых из нас, молодых, старых или одиноких, такая подмена кажется сладкой и приятной. Мы не любим, хотя и любимы, а потому живем мечтами наших поклонниц.

Только подумайте: меня никогда прежде не целовали. Заточенный в теле старика, я и не надеялся, что какая-нибудь женщина обласкает и полюбит меня.

Собственное тело оставалось для меня загадкой: книги Хьюго рассказали о том, что надо делать, но не о том, что я почувствую; и я потерял над собой контроль. Тем вечером миссис Леви, взяв меня за руку, уверенно двигалась дальше — и, видит Бог, я желал этого, ведь я остался с ней. Отягощенный сомнениями, я не мог сопротивляться ее рукам, поцелуям и тихому шепоту, нежным пением звучавшему в моих ушах. Я не мог справиться ни со своим разгоряченным телом, ни с острыми коготками, которыми она задевала меня, расстегивая пуговицы рубашки, и я растворился в ночных ощущениях. Тело, этот белый паук, затмило разум; окутало его шелком и загнало в угол, предоставив плоти жить по своим законам. Я очнулся в клумбе флоксов, едва способный дышать, а миссис Леви с улыбкой смотрела на меня, ее обнаженное тело серебрилось в свете луны, она гладила меня по волосам и шептала: «Ты — настоящий мужчина, Макс, не волнуйся. У тебя еще не было женщин, да? Макс, ты действительно настоящий мужчина».