Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа

А сейчас — ВЕЧЕРИНКА. Чудная Андреа в платье — огненном, пламенно-оранжевом, как картины, которые она недавно начала рисовать и которыми теперь сплошь увешаны ее стены, в тон воздушным шарам и губам Каролины, и щекам Янны, и волосам Каспера, и шерсти Марлона. Андреа теперь со всем гармонирует, Лувиса! Лувисе придется позвонить в другой раз, потому что Андреа нашла свой стиль. Теперь ей не надо каждый день подходить к большому гардеробу в Фольхагене и думать о том, какой ее хотела бы видеть Лувиса. Андреа справится сама. Но даже разговоры отнимают силы, а голос Лувисы так легко проникает внутрь и сразу становится своего рода истиной — поэтому и разговаривают они нечасто. За твое здоровье, Лувиса!

Младший брат Янны хочет потанцевать с Андреа, и ей нравится его запах, но вдруг — звонок в дверь. Только бы не соседи с жалобами — впрочем, соседи у Андреа добрые. Один дяденька иногда угощает малиной и дает на время ключ от летнего домика с огородом. Пианист, у которого балкон по соседству: он так красиво играет, по вечерам выходит на пробежку и еще ведет с Андреа серьезные разговоры, а потом они вместе смеются надо всем подряд. Тетенька сверху: однажды, когда Андреа плакала и никак не могла остановиться (вскоре после того, как выбросила всю мебель, кроме одного матраса), эта тетенька вошла без стука. «Дитя мое, как ты себя чувствуешь?» На следующий день она помогла с доставкой кровати из секонд-хенда — кровати за десять крон. «Тебе надо спать на мягком, дитя мое». Ах эти ангелы — кто же из них звонит в дверь? Она не смеет открыть, боится разочароваться. В конце концов дверь отпирает Янна, у Андреа что-то в животе и ниже — это от любви, ЧЕРТ! Еще одна таблетка «Имована», прежде чем в ее комнате появляется ОН, КАСПЕР!

Пусть неуклюжий, пусть с нервным тиком — пусть.

— Я ненадолго. Хотел бы остаться подольше, но не могу.

— Я рада, что ты пришел.

Она сидит на кухонном столе, Марлон выбирается из платяного шкафа, нюхает ноги Каспера и снова исчезает. Мурашки по коже — нет, это не мурашки, а бабочки, они летят к солнцу, а солнце обжигает, что правда, то правда. Они сидят так близко — Андреа наедине с Каспером.

Желтые стены. Андреа рассказывает, что сама их выкрасила.

Каспер говорит, что вообще-то не любит желтый цвет, но этот оттенок ему нравится. А Андреа нравится желтый оттенок его волос. Почти рыжий. Как платье Андреа. Длинная желтая челка Каспера свисает на глаза, словно занавеска, — скрывает от посторонних взглядов. А у Андреа на окнах нет занавесок. Она избавилась от них вместе с мебелью. Рассказывает об этом Касперу: вот что она натворила. Но теперь ей хочется повесить новые занавески. «Пусть повсюду будут разные цвета», — говорит она, после чего повисает молчание.

— А лампу ты решила оставить? — Каспер кивает в сторону красного абажура под потолком.

— Она у меня с детства.

— Красивая, — произносит он, глядя на Андреа, сидящую на кухонном столе. Как хорошо, что они одни и что под мышками не течет пот.

Она чувствует, как по всему телу разливается «Имован». Чувствует, что эти минуты, когда они сидят вот так, — лучшие в ее жизни.

— Можно взять тебя за руку?

Как она только смеет? Можно. Рука Каспера в ее руке — или наоборот. По-прежнему тихо — ну и пусть. Каспер напевает какую-то песню. Она спрашивает разрешения прочитать один текст собственного сочинения — ну конечно, ему очень хочется послушать! Но Андреа произносит не те слова: видит, что написано, но все выходит неправильно «Слут» вместо «стул», «лето» вместо «тело» и не «цвет», а «втец». Стыдно, казалось бы, но ей не стыдно. Она показывает написанное Касперу, и он помогает ей читать рассказ о девочке, которая пытается нарисовать картину — такую, которая понравится ее маме не меньше, чем рисунки с принцессами, которые девочка рисовала в детстве. В конце эта взрослая девочка лежит под мольбертом и на нее капает черная краска, потому что она больше не умеет рисовать такие картинки. Касперу рассказ нравится. Ему нравится, что рассказ такой грустный, что рассказ смеет быть грустным — вот как он говорит. Говорить о серьезном — это смело. Андреа смеется, а Каспер нет.

— Мне нужно идти, Андреа.

Он пожимает ее руку и отпускает.

Потом он говорит что-то еще, кажется, что-то важное, но эти слова тут же растворяются в воздухе. Дело в таблетках. От «Имована» можно впасть в маразм. Андреа не говорит об этом Касперу, хотя он-то, наверное, понял бы, он бы не стал морщить лоб и делать удивленный вид. Она просит его записать свои слова.

Каспер с улыбкой берет бумагу-ручку и пишет: «Андреа. Мне ОЧЕНЬ нравится быть с тобой. Я ОЧЕНЬ радуюсь, когда ты звонишь, поверь. Так что звони когда захочешь».

Ей хочется спросить о Ребекке, но Ребекка сегодня не взаправду. Есть только Каспер, Андреа и…

Объятия!

Как не хочется отпускать. Никому из них не хочется отпускать. Но надо, и его глаза — кажется, они сияют? Откуда ей знать — у нее в голове туман, и все-таки она знает, хоть и не смеет, но хочет.

— До скорой встречи, Каспер.

— До скорой.

Отпустить и быть дальше. Бабочки вырываются из груди острыми стрелами, но Андреа не больно.

Как она здесь оказалась?

Одежда кричащих цветов, красно-рыжие волосы — еще ярче, чем прежде, глаза несколько раз обведены черным карандашом. Андреа и Янна пьют вино, смеются и поют песни из тетрадки. Летние песни, рождественские песни. Андреа поет хорошо и громко, особенно когда выпьет. « Thursday I don ’ t care about you, it ’ s Friday I ’ m in love !» [9] В четверг мне нет до тебя дела, а в пятницу я тебя люблю! ( англ.) — подпевает она Роберту Смиту, глядя в зеркало и поливая волосы лаком, пока прическа не становится безукоризненно гладкой. Утром, довольно рано, позвонил Каспер и робко, почти шепотом спросил, не хочет ли она прийти к ним на концерт. Сегодня вечером. Андреа надела красный плюшевый джемпер и обтягивающие черные брюки. Она знает, что красива. Знает это сейчас, сию минуту, и это имеет значение . Ведь там будет Ребекка, и Андреа затмит ее своим блеском. И еще она сможет подобрать правильные слова (мало быть красивой, важно осознавать свою красоту).

Они выпили все вино, переслушали все пластинки The Cure и хиты восьмидесятых, передумали все ярко-розовые мысли и переговорили все неоново-желтые слова. Они вот-вот отправятся туда, и Андреа будет блистать, уж это точно.

— Ты влюблена в него? — спрашивает Янна по дороге.

— С ума сошла? Нет, конечно! Я просто пьяная. — Чувства легко перепутать. Легко поверить, что одно чувство — большая шоколадка с орехами, а другое — замороженный бутерброд с сыром. Андреа берет Янну под руку, и они бегут вприпрыжку.

Концерт вот-вот начнется. Подружки из психушки, Андреа и Янна, украшенные боа из перьев, с хихиканьем входят в маленький теплый зал, где приглушенно звучит музыка Дэвида Боуи. Андреа знает, кто это, но у нее нет его пластинок. Когда он отплясывал под свою музыку в восьмидесятые, то казался ей смешным. Белый костюм и дурацкие песни (хотя волосы желтые, как у Каспера!). Андреа слушала мальчиков пожестче. Твердокаменных мальчиков с хриплыми голосами, спутанными гривами и двусмысленными телодвижениями. Вот! Сейчас начнется! Мальчики в костюмах, с инструментами в руках. Она всегда мечтала встречаться со звездой (она позволяет себе такие смелые мысли, хотя Ребекка сидит в зале и держит в руках его любовь; Андреа смелая, потому что пьяная — королева танцпола). Эти парни, конечно, не совсем звезды, но вполне могут стать. Кто проводит грань? Кто наделен властью устанавливать различия, делить на категории? Раз Андреа пишет и рисует, то она писатель и художник, не так ли? А Янна любит детей — так почему бы не признать ее отличным воспитателем?