Анатолий Маев - Генетик

— Когда он вернется? — прервав молчание, спросил профессор.

— Не знаю, Николай Сергеевич. Сказал лишь, что программа насыщенная, у него несколько предложений выступить с лекциями в университетах, но дал согласие только лондонскому. Обещал написать мне письмо. Наверное, задержится.

Было видно, как сильно Марина волнуется. Еврухерий не только слышал, но и ощущал ее дыхание. Космополит попросил у Макрицына тетрадь и остался весьма разочарован прочитанным текстом:

— Я же вас просил, Еврухерий Николаевич, каждое слово записывать, а не «собственную интерпретацию», которую я терпеть не могу. Пишите заново!

— Отстану от их разговора, — возразил Макрицын, на что получил странный ответ:

— Они вас подождут.

— Но я не помню в точности, — растерялся Еврухерий.

И тогда Семен Моисеевич повторил диалог слово в слово. Едва было записано последнее предложение, последовал вопрос Зайцевского:

— Почему ты думаешь, что задержится?

— Потому что взял с собой дневники. В первый раз за все годы, что мы живем вместе, — объяснила Марина свое предположение.

На столе профессора лежало все то, что Марина нашла в мусорной корзине, и фотоаппарат, которым делала снимки с листов, исписанных рукой Ганьского. Ясновидящий отразил наблюдение в тетради.

Толстяк поднялся и, скрестив на груди руки, стал прохаживаться по кабинету. Несколько раз вплотную подходил к Макрицыну и стоявшему рядом Семену Моисеевичу. Даже наступил космополиту на ногу, однако тот и виду не подал, словно не заметил, чем привел в изумление Еврухерия.

В это время один из лилипутов разбежался и с края стола проворно прыгнул на колени к Марине.

— Здравствуй, Велик! Играешь с ребятишками? — ласково поглаживая малютку по голове, спросила супруга Аполлона Юрьевича.

— Играю, черт бы побрал твоего мужа! — злобно ответил Велик. — Он же, негодяй, лечить меня отказался! Вот и прыгаю по турникам и перекладинам, как обезьяна африканская, вместо того чтобы на съезде выступать.

— Это же Велик! — не скрывая эмоций, вскрикнул Макрицын.

— Что вы говорите? — удивился Семен Моисеевич. — А я, признаться, никого из посторонних не заметил. Но если вы настаиваете на том, что Велик может быть с розовым бантом на голове, я соглашусь.

Макрицын перевел взгляд на Марину и увидел у нее на коленях… пушистую белую болонку с большим розовым бантом.

— Банальный обман зрения, Еврухерий Николаевич. Нередко от переутомления случается, — заметил космополит.

— Наверное, и впрямь показалось, — вздохнул ясновидящий.

А профессор и его гостья продолжали разговор.

— Не вижу смысла в нашем дальнейшем сотрудничестве, Марина, — вернувшись в кресло, констатировал Зайцевский. — За пять лет ты так и не смогла раздобыть материалы, которые меня интересовали. Я ни на сантиметр не приблизился к цели. Не представляю, как можно не найти то, что столько времени находится рядом с тобой на площади в каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят квадратных метров.

— Самоуверенный тип! — с негодованием заметил Семен Моисеевич. — Терпеть не могу огульных обвинений! Надо его проучить.

Едва прозвучало последнее слово космополита, как на голову профессора рухнул полутораметровый портрет французского психиатра Крюанвиля, впервые описавшего «синдром попугая» в конце девятнадцатого века. Упав плашмя, картина не причинила вреда голове Николая Сергеевича, но ситуацию исправил вывалившийся из стены крюк, на котором висело произведение искусства. Толстяк, держась за затылок, вскочил с места, заорал и схватил со стола колокольчик. На раздавшийся звон быстро прибежала пожилая сотрудница, которой рассерженный ученый сделал выговор:

— Ингрид Францевна, как вы могли не заметить, что крепление расшаталось? А если бы меня убило? Идите и вызовите ремонтников!

Марина подняла с пола какой-то пыльный сверток и протянула профессору.

— Черт побери, — выругался Зайцевский. — Я его уже несколько лет ищу, а он, оказывается, за картиной был. Слава богу, что нашелся.

— Еще бы, там же взятка в десять тысяч долларов, которую ему одна противная гражданка дала, — прокомментировал Семен Моисеевич.

— Десять тысяч — одна пачка, — подметил Еврухерий, — а сверток большой.

— Так взятка в рублях, про доллары я для удобства сказал. Кстати, можно не записывать. И смотрите, что дальше произойдет.

— Извини, — обратился Зайцевский к Марине, — срочно надо переговорить…

Профессор снял трубку телефона и стал куда-то звонить. Выражение лица Николая Сергеевича делалось все более печальным.

— Это он в банки звонил, — пояснил Семен Моисеевич.

— Зачем? — удивился ясновидящий.

— Вы разве забыли, Еврухерий Николаевич, что в позапрошлом году новые денежные знаки выпустили? Звонил, чтобы узнать, можно ли на них старые обменять. Да только уже поздно. Стало быть, профессор бескорыстно улучшил жилищные условия той даме.

— Разве профессор психиатрии может жилищные условия улучшать?

— Одним росчерком пера, — усмехнулся «полуфранцуз-полуеврей». — Расписался под заключением, что проживающие вместе с ней в двушке-проходнушке отец, муж, четверо детей и сестра мужа страдают психическими заболеваниями, а потому нуждаются в дополнительной жилплощади, и они три квартиры получили. При том, что и сама хозяйка, и ее муж с дочерью абсолютно свежи на голову. А больше родственников у дамочки и нет. Квартиру же она у пьяницы задешево купила, когда узнала, что дом в плане на снос числится. Вообще-то у нее пятикомнатная на Каляевской, двести шестьдесят три метра, а тут еще три приобрела. Мерзкая бабенка. По швейной части специализируется.

— Откуда вы все это знаете? — засомневался Макрицын.

— Вы, Еврухерий Николаевич, выходит, не верите мне, ежели такие вопросы задаете? Обидно, смею заметить. Кстати, запишите: в Италии драконов нет. Даже в зоопарках! И умоляю вас передать мои слова Бобу Ивановичу. Для его общего развития, так сказать.

Еврухерий не понимал, о чем говорит космополит, но уточнять не стал, так как времени не было: возобновился диалог Зайцевского с Мариной.

— Надеюсь, ты понимаешь, что не в твоих интересах посвящать кого-либо в факт нашего сотрудничества? — спросил Зайцевский. И, получив согласие Марины, выраженное молчанием, продолжил: — Уйдешь от него или останешься?

— Не знаю, — ответила женщина. — Любит он меня.

— А ты его? — проявил чрезмерное любопытство профессор.

Марина задумалась, ища ответ скорее для себя.

Макрицын подробно записывал не только то, что слышал, но и то, что видел, а потому неожиданно заслужил похвалу от своего спутника.

— Нет, я его не любила. Только вид делала… — после долгой паузы ответила Марина. — Но и неприязни Аполлон у меня не вызывал. Да и к Евгению относился как к родному. Привыкла я к нему. Наверное, останусь.