Герман Кох - Летний домик с бассейном

— Что же тогда? — спросил я. — Что мне делать?

Профессор Херцл глубоко вздохнул.

— Во-первых, завтра утром тебе приходить не надо, — сказал он. — Не то будет еще хуже. Лично я советую тебе вообще исчезнуть. В буквальном смысле. За границу. Я бы еще сегодня принял решение, Марк. Обсуди с семьей. Уезжай. Начни сначала. Где-нибудь в другом месте. Если понадобятся рекомендации, свяжись со мной. Я помогу. Но сейчас это единственное, что я могу для тебя сделать.

Разговор закончился, и я некоторое время в замешательстве сидел за столом. Можно бы сказать ассистентке, чтобы она отправила пациентов по домам. Мне нужно время подумать. С другой стороны, подумать можно и под пустопорожнюю болтовню. Зачастую так даже лучше.

Я нажал клавишу интеркома.

— Лисбет, пусть первый заходит. Я готов.

Держись нормально, твердил я себе. Все должно идти обычным чередом. Я посмотрел на стенные часы. Десять минут одиннадцатого. Времени еще полно.

Но едва только первый пациент сел в кресло, за дверью вдруг поднялся ужасный шум.

— Доктор! — послышался голос ассистентки. — Доктор!

Раздался грохот, словно резко отшвырнули стул, потом другой голос.

— Ты где, мерзавец? — прокаркала Юдит Мейер. — Покажись, если хватит духу!

Я листал историю болезни. Делал вид, будто ищу что-то. История болезни была не Ралфова. Просто первая попавшаяся под руку в шкафу: не слишком толстая, не слишком тонкая. Истории болезни Ралфа Мейера у меня не было.

— Вот, нашел, — сказал я. — В начале октября прошлого года Ралф приходил ко мне. Он тогда не хотел, чтобы ты узнала. Боялся, что встревожишься на пустом месте.

Я быстро взглянул на Юдит. Она тотчас отвела глаза. Шумно дыша, забарабанила пальцами по подлокотнику кресла.

— Вначале я подумал, что это пустяки, — продолжал я. — Большей частью так и бывает. Он, конечно, сказал, что устал. Но усталость может иметь и другие причины. Он много работал. Всегда много работал.

— Марк, избавь меня от объяснений и оправданий. Это мы давным-давно проехали. Доктор Маасланд подробно меня проинформировал. Ты не имел права на оперативное вмешательство. Ни при каких обстоятельствах. Вдобавок Дисциплинарная коллегия пока не знает, что ты назначил ему медикаменты, подавляющие симптоматику. На первых порах я вообще понятия не имела, что он принимал таблетки. Однажды случайно наткнулась на них в кармашке его чемодана. Тогда он мне все и рассказал. В том числе, кто выписал ему эти таблетки.

— Юдит, он чувствовал усталость . Переутомление. Ему предстояли два месяца съемок. Я сказал, чтобы он ни в коем случае не перегружал свой организм. Таблетки только на два месяца.

Я полностью владел собой. Был спокоен. Как говорится, целиком держал себя в руках . Уже то, что употребил такое выражение, как «перегружать организм», — выражение, каким я обычно не пользовался, — означало, что я опять в это поверил. Я посмотрел на стенные часы. Мы сидели тут уже четверть часа. Я слышал за дверью какие-то неопределенные звуки, потом захлопнулась входная дверь. Сейчас царила тишина. Все ушли.

— Почему вдруг, Юдит? Почему ты объявляешь меня убийцей в присутствии моих пациентов и ассистентки? В прошлую пятницу на похоронах я думал, ты сбита с толку всей этой белибердой, которой Маасланд пытался запудрить тебе мозги. Но похоже, ты приняла все за чистую монету. К тому же, мягко говоря, в последние месяцы ты, кажется, не очень-то горевала из-за Ралфа. По крайней мере, я не слыхал, чтобы ты жаловалась, когда я заходил к тебе на кофе.

Тут Юдит расплакалась. Я тяжело вздохнул. У меня совершенно не было на это времени. Мне надо домой, обсудить с Каролиной, что делать. Через несколько дней начнутся осенние каникулы и мы вчетвером отправимся самолетом в Лос-Анджелес. Я должен поговорить с Каролиной, не уехать ли нам чуть раньше, — но так, чтобы ни в коем случае не упомянуть разговор с Аароном Херцлом.

— Ты сказал, что никак не можешь держать меня рядом, Марк! — всхлипывала Юдит. — Что мы больше не должны видеться. Ты буквально так и сказал: «Слишком много всего произошло. И сейчас я никак не могу держать тебя рядом». Я просто ушам своим не поверила! Как ты мог быть таким жестоким! Ралф скончался всего лишь получасом раньше.

Я неотрывно смотрел на нее. Я не ослышался? Я всегда гордился способностью меньше чем за минуту увидеть, чтó с человеком не так, но это мне даже в самых дерзких фантазиях казалось невозможным. Я смотрел ей в лицо. Помимо того что оно было залито слезами, на нем читалось главным образом недовольство. Подспудное недовольство, причем такое, с каким, собственно, иные люди рождаются на свет. Это недовольство не истребить ничем. Дорогие кофеварки, внимание, перестройка дома… недовольство ненадолго отступает на задний план, но тут как с протечкой на обоях: можно прикрыть ее новыми обоями, но со временем бурые пятна опять проступят на поверхность.

И ничего ведь особо не поделаешь. Можно чуть приглушить недовольство медикаментами, так называемыми веселящими таблетками, но в конце концов оно вернется, с еще большей силой.

Я знал, стереть недовольство с лица Юдит можно только инъекцией. И стереть навсегда.

Мне вспомнилась ее реакция на пляже, когда Ралф запустил котелок. Ее сетования на грохот вообще. Ее беспокойство по поводу залога, который квартирная контора может не вернуть. А затем вспомнилось то, о чем мне рассказывала Каролина. О Стэнли и Юдит у бассейна. Он всю ее облизал , сказала Каролина. В самом деле всю .

Теперь я знал, что надо делать. Встал, обошел вокруг стола. Положил руки на плечи Юдит. Потом наклонился, коснувшись щекой ее щеки.

Я ожидал тепла. Мокрой, но теплой щеки — только вот плакала она холодными слезами.

— Милая моя Юдит, — сказал я.

Мы сидели у бассейна. Вдвоем. Я и Юлия. Каролина с Лизой уехали в Санта-Барбару, решили пройтись по магазинам. Стэнли был в Голливуде, на обсуждении нового проекта. Эмманюель поднялась наверх вздремнуть.

Юлия лежала на животе на надувном матрасе, в тени пальмы. Я устроился в шезлонге, листал журналы, которые вынес из дома. Последние номера «Вога», «Вэнити фэр» и «Оушн-драйва». Издалека в самом деле долетал плеск океана, как и говорил Стэнли. Временами слышались и гудки поездов. Между домом Стэнли и океаном проходила неохраняемая одноколейная эстакада. Гудки поездов звучали иначе, чем год назад в гостинице городка Уильямс, — хотя, вполне возможно, я просто иначе их слушал.

Я посмотрел на Юлию. Может быть, она спит. А может быть, нет. У изголовья матраса лежал ее айпод, но наушники она не надела. В Нидерландах сейчас осень. Здесь же приходится сидеть в тени, потому что на солнце слишком жарко. Я рассчитывал, что из Медицинской дисциплинарной коллегии позвонят и спросят, почему я не явился в тот вторник. Но звонка не последовало. И в последующие дни было тихо. В пятницу я позвонил сам, ответила секретарша, которая сообщила, что все текущие дела перенесли на «после осенних каникул». Еще раз спросила мое имя. «Доктор Шлоссер, — сказала она. — Да, нашла. У меня в компьютере ваше имя помечено красной стрелочкой. Это означает, что ваше дело будет рассмотрено в первую очередь. Но все равно только в течение недели сразу после каникул. Результат вам сообщат не позже конца той недели».