Борис Палант - Дура LEX

Елене Андреевне крыть было нечем — Ляля действительно «осела» за границей. А обещать, что навестит только сестру, а к дочери ни ногой — смешно, никто в это не поверит, да и самой грех на душу брать не хочется. Так бы и не попрощалась Елена Андреевна с Лидией Андреевной, но через друзей Лидии Андреевны в дело вмешался Красный Крест. В результате этого вмешательства советские власти сочли возможным сделать исключение из гуманных инструкций, касающихся бывших «осевших» граждан.

Елена Андреевна сообщила мне, что Люда будет в Башке, в гостинице «Звезда». Я подумал: «Что за странное название для гостиницы?» Наверное, за пять лет я отвык от коммунистической знаковой системы. Затем я пожалел о напрасной трате денег за железнодорожный билет Загреб-Сплит (на двоих), который теперь был не нужен. Я также позвонил Елене Васильевне и отменил машину в Сплите — на Макарской Ривьере дел у меня больше не было.

Просить Елену Андреевну передать Люде письмо, учитывая международное положение, было скотством, но я это сделал. Я постарался сделать текст как можно более невинным. Я рассказал Елене Андреевне о своих скромных югославских планах, и несчастная женщина, не сомневаюсь, пожалела, что знакома со мной. Ведь она знала, что ее точно будут тягать в КГБ после возвращения. Будут за ней следить, может быть, будут допрашивать, а я ее прошу встретиться с Людой и передать ей письмо и устные инструкции, касающиеся побега. И тем не менее она согласилась передать и письмо, и устные инструкции.

Инструкции сводились к тому, какую одежду брать и как отрываться от группы в Югославии. У Люды наверняка заберут паспорт, и поэтому ей надо заранее обдумать причину, которая казалась бы убедительной, чтобы получить его обратно. Без паспорта пускаться в отрыв бессмысленно. И главное — встретимся мы на набережной, где расположены наши гостиницы: ее — «Звезда» и наша — «Эспланада». Мы увидим друг друга, но не подадим никакого знака. Я развернусь и пойду, а она будет следовать за мной. Как столько раз во сне.

Наступил август, а паспорт Алика еще не был готов. Я начал волноваться, что придется лететь одному. Меня не беспокоила эта перспектива сама по себе, но Бернис уверяла меня, что мой друг полетит со мной. Раз она ошиблась в этом, то, значит, могла ошибаться и в остальном — начиная от выбраковки Триеста и кончая предсказанием удачного завершения операции.

Паспорт Алика пришел в субботу пятнадцатого августа. Вылет у нас в понедельник семнадцатого. Я сидел у Алика дома и все время думал о Бернис. Конечно, мысленно ругал Алика, но в основном себя, что вовремя не проверил, отправил ли Алик документы. Без единой визы вылететь Алик мог только в Канаду, Мексику и страны Карибского бассейна. Билет его, однако, был до Франкфурта. Ну, допустим, мы успеем поставить немецкую визу в понедельник утром. Если будем передвигаться бегом, успеем получить и австрийскую. Но это все. Итальянскую визу получить мы уже не успеем, а о югославской, главной, и говорить нечего — югославы оформляли визы три недели.

В свете такого поворота событий надо было много в моем первоначальном плане переиграть. Предположим, Алик летит со мной до Франкфурта, затем едет в Грац или Клагенфурт, где будет меня ждать. Если я не появлюсь в течение трех дней, скажем, 24, 25 и 26 августа, он должен поднять всех на ноги. Вот только кого поднять на ноги? Клагенфуртских пожарных? Моих родителей в Нью-Йорке? ООН? Ну, разумеется, всю западную общественность, которая содрогнется, узнав, что меня с Людой взяли за жопу в мариборском лесу. Но Бернис видела кровь у Триеста, а не в Мариборском лесу. Нету в мариборском лесу никакой крови. А звонить Алик будет американским корреспондентам в регионе, в американское посольство в Белграде, американское консульство в Загребе, Майклу Коэну в Нью-Йорк. Жаль, конечно, что я не американский гражданин, а только постоянный житель. Не будут за меня американцы биться до последнего. Вообще не будут биться.

Ночевал я у Алика. Утром, проснувшись, опять начал думать о Граце и Клагенфурте. Хотел позвонить Елене Васильевне и забронировать в обоих городах по комнате, но вспомнил, что сегодня воскресенье — она не работает. А если нет свободных мест, где тогда Алик будет ночевать?

Я с удивлением поглядывал на Алика, который, похоже, был весьма доволен, что лететь ему, в общем-то, и не надо.

— Куда лететь, если виз нет? — не скрывая радости, приговаривал Алик.

Я ему вяло говорил:

— Собрал бы ты вещи в дорогу.

На что он отвечал:

— А куда мне ехать, если виз нет? Или ты ждешь, что визы нам сюда принесут?

Днем я позвонил Бернис Голден.

— Бернис, ты обещала, что я полечу вместе со своим другом.

— Именно так, — ответила Бернис. — Ничего не изменилось.

— Ну так знай, Бернис, что у моего друга нет ни одной визы, и что завтра мы должны вылететь во Франкфурт, и что югославам нужно три недели, чтобы выдать визу.

— Я сказала, что ты полетишь со своим другом, и он будет с тобой в Югославии. Все будет в порядке.

— Бернис, у тебя есть связи в югославском консульстве? Как мой друг попадет в Югославию?

— У меня связи везде. На «Кодаке» мне тоже не верили. Не повторяй их ошибки. Как я сказала, так и будет. Точно и несомненно.

Я повесил трубку. Посидел, пытаясь заглянуть в будущее. Наконец сбросил с себя оцепенение и сказал Алику, чтобы он быстро собирался, так как ночевать мы будем у меня в Нью-Йорке, а дел завтра невпроворот. Мне показалось, что жена Алика Ляля была довольна таким поворотом дел. Алик доволен не был и не скрывал этого.

В понедельник семнадцатого августа мы проснулись в семь часов утра, быстро позавтракали, схватили вещи и помчались в югославское консульство. Каково же было мое разочарование, когда на двери консульства я увидел табличку «Консульский отдел закрыт в связи с переездом». Рядом с дверью валялись ящики с порезанной бумагой, устаревшие канцелярские принадлежности и всякая подобная рухлядь.

— Ну раз так, пошли, — сказал Алик.

Я молча смотрел на дверь, перестав слышать и видеть все вокруг. Весь мир сосредоточился для меня в этой двери. Я впал в странное состояние, которое никогда до этого момента не испытывал. Начал стучать в дверь. Никто не открывал. Продолжая стучать, все громче и громче, я знал, что буду стучать до тех пор, пока не откроют, но за дверью не слышалось ни звука. Я стал барабанить кулаком, но без злости, а чтобы не болели костяшки пальцев. Во мне постоянно звучало: «Бернис не может ошибаться». Я бил в дверь кулаком, зная, что успех зависит от моей настойчивости.

Дверь открылась. На пороге стоял высокий красивый усатый мужик в джинсовом костюме.

— Чего стучите? Не видите — мы переезжаем, — сказал мужик.