Эрленд Лу - У

Иногда я думаю, что было бы, если бы люди послушали красивую музыкальную пьесу все разом. Чтобы музыка лилась из всех громкоговорителей или прямо из воздуха. Когда я был маленьким и боялся атомной войны, я часто об этом мечтал. В то время я был страшно увлечен Бобом Марли, и мне казалось, если бы все люди услышали одну из лучших его песен, то мир стал бы лучше. Политики, генералы, финансисты, обычные люди и даже балда Рональд Рейган послушали бы эту песню и понемногу, уже к припеву, не могли бы спокойно устоять на месте, начали бы тихонько раскачиваться и кивать друг на друга, как это невольно бывает, когда ты захвачен музыкой. Тогда мы были бы спасены, думал я. Тогда я был еще маленький, а теперь понимаю, что это не так. Да и тогда я это понимал. Но все равно я то и дело возвращаюсь к этой мысли. Только сейчас я чаще всего мечтаю о второй части фа-минорного концерта для рояля Баха (или, как вариант, для чембало) с оркестром. Прекраснее этого нет ничего на свете, и, кроме того, эта вещь более нейтральна в отношении ценностной ориентации, чем песни Боба Марли. В ней заложен объединяющий потенциал. Если бы люди не пожалели времени послушать ее всем вместе, причем обязательно одновременно, — потому что, мне кажется, что-то такое происходит с нами, когда мы ощущаем себя причастными к чему-то, что выше нас, что нас объединяет, — из этого вышло бы что-то хорошее. Во всяком случае, мне не думается, чтобы от этого нам был бы какой-то вред. Так что попытаться стоит.

Такие мысли посетили меня в лагуне.

И вот судно пришло. И первым заорал Эгиль:

— Судно! Судно!

Оно прибыло точно в тот момент, когда у нас вышли последние запасы противокомариного средства и мы опасались, как проведем на острове предстоящую ночь. Все как-то сложно связано одно с другим, непонятным образом.

Мии и Туэн крикнули, что теперь все надо делать чертовски быстро, а то скоро наступит темнота и тогда мы не сможем выбраться через проход в рифе. Мы пакуем вещи в бешеном темпе. Все, позаимствованное в домах, мы относим обратно, вскоре первая партия с мешками и снаряжением уже в лодке, затем Мии и Туэн возвращаются, оставшиеся на берегу садятся в лодку и отправляются на судно. Последними отплываем мы с Эвеном. Десятью оставшимися спичками «тим-файра» Эвен поджигает мусор и вскакивает в лодку. Темнеет быстро, и форсировать проход в рифе становится отчаянным предприятием, но мы отплываем. Вот вам преимущество мальчишества. Мальчишки могут сделать что-то быстро, не задумываясь.

Облокотившись на поручни, я не отрываясь гляжу на Мануае. Единственное, что я могу разглядеть, это макушки тысячи пальм, силуэтом вырисовывающиеся на фоне неба. И пламя. Гигантское пламя, будто от десяти костров. Мы удаляемся от острова, но костер виден еще долго. И я точно знаю, что произойдет в грядущие дни. Знаю, потому что пишу это, уже пережив то, что было. Оно миновало, и я продолжил свой жизненный путь. С тех пор прошло какое-то время.

А дальше будет следующее: мы приедем на Раротонгу и будем несколько дней опиваться пивом и отъедаться в ожидании воздушного лайнера. Очень скоро мы снова привыкнем к цивилизации и будем удивляться, отчего это нам так ее не хватало. Мы вляпаемся в скандальчик с женой Коффери (she is German, of course), потому что ей померещилось, будто мы все перевернули в ванной, а мы считаем, что этого не было.

Затем мы полетим домой, и во время промежуточной посадки в Лос-Анджелесе Эвен придет к заключению, что «Саут-Вест Эйрлайнз» промахнулись с окраской своих самолетов. Летать они летают не хуже других, а вот окраска на редкость неудачная. Грязно-бурый и оранжевый цвета. Издевательство над воздухоплаванием! У Эвена острый глаз на такие вещи. Его не проведешь. Авиакомпании воображают, что это сойдет им с рук, но тут появляется Эвен и ловит их на промашке.

А меня в самолете, как всегда, будут обуревать кое-какие мысли. Например, пролетая над Атлантическим океаном, я думал следующее.

Мысли во время четвертого перелета:

Мысль номер один. Мне хочется покататься на лыжах.

Мысль номер два. Нас не будут встречать с оркестром.

Мысль номер три. Нашу экспедицию, наверное, замолчат (возможно, и к лучшему).

Мысль номер четыре. Нужно мыслить прогрессивно. Мечтать, чтобы у меня осипло горло, вероятно, консервативная мысль.

Мысль номер пять. Мы свою страну не прославили, и музей Кон-Тики пожалеет, что оказал нам поддержку.

Мысль номер шесть. Хейердал — молодец, и это знает весь мир. Мы тоже молодцы в своем роде, и, может быть, не так уж страшно, что мир об этом ничего не знает. Главное, мы сами это знаем.

Мысль номер семь. Alla utom jag vet hur det ska gaa… Hjaaaalp! [62] Все, кроме меня, знают, что надо делать… Караууул! (швед.)

Последняя мысль, как выяснится впоследствии, принадлежит Псу Бобу. Я не пытаюсь приписать себе честь ее открытия. И, может быть, я и формулировал ее в тот момент вовсе не по-шведски. Но мысль была та самая. Я понял это, когда несколько погодя услышал поскуливание. Это бывает: тебе приходят в голову чужие мысли. С каждым может случиться. Со мной тоже.

В аэропорту Тронхейма нас с Эвеном встретит папа. Он приедет, чтобы спросить, как прошло путешествие, а я вдруг почувствую, что у меня нет ни малейшего желания об этом говорить. Тогда папа осторожно намекнет, что мы, вероятно, возлагали на свое путешествие непомерно большие надежды, и раз мы не хотим отвечать, он только повторит сказанное раньше: что у нас во всем слишком завышенные ожидания и надежды, мы слишком многого хотим от жизни вообще. Он боится, что нас ждут разочарования. И мы с папой в чем-то согласимся, однако без подготовки не сумеем сразу уточнить нюансы своей мысли. Хотя на три мили езды от аэропорта до города уйдет полчаса, мы так и не успеем хорошенько разобраться в этих нюансах, пока не окажемся дома. Так что папино утверждение останется неопровержимым. И правота папы в обозримом времени сохранится непоколебленной.

В первые дни после возвращения я буду шататься по городу, встречаться с приятелями и погружаться в объятия цивилизации, такой, несмотря ни на что, родной. Я получу подтверждение, что «Царский курьер», как я и знал, шел по субботам, и на радостях, что подтвердилась моя правота, я так зарвусь, что даже пойду пообедать в «Макдональдсе». Сидя за столиком и поглощая дурацкую жвачку, я нечаянно увижу плакат, рекламирующий фигуру Макдональда, которого я всегда активно не переваривал. Я даже дойду до того, что прочитаю текст, и там среди прочего будет сказано: «Клоун Рональд Макдональд — друг всех детей, но он не обычный клоун. Он шутит и показывает фокусы, и с ним страшно приятно поговорить». Не вдаваясь в выяснение вопроса, насколько приятно с ним разговаривать, я только скажу, что ни разу не слышал от него ни единого слова, но подумаю, что общество, где детишкам предлагают говорить с такими персонажами представляет собой самое грустное зрелище. Ничего более грустного нельзя себе вообразить.