Пенни Винченци - Искушение временем. Книга 1. Не ангел

— Приходится продолжать заниматься тем, что для тебя значимо, — говорила она ММ, — и делать это как можно лучше. Иначе жизнь становится совершенно неузнаваемой.

А тот факт, что жизнь становилась совершенно неузнаваемой, Селия упорно отказывалась признавать — это не отвечало ее упрямому оптимизму.

В школе после возвращения Джайлзу стало не лучше, а еще хуже. Над ним продолжали издеваться, у него по-прежнему не было друзей, и он ощущал себя в равной степени бездарным и в крикете, и в футболе. Еда, и до того плохая, стала просто отвратительной; а хуже всего оказалось то, что сменился штат преподавателей. Почти все молодые учителя ушли на фронт. Их место заняли преподаватели значительно старшего возраста или дамы средних лет с комплексом «старой девы», что не только привнесло скуку в обучение, но и проявилось в их еще большем неведении относительно того, что происходило прямо у них под носом. В результате пошатнулась общая дисциплина и усилилась власть старост-префектов и фагов. Джайлз был в отчаянии, его страдания усугублялись постоянным страхом, что отец может погибнуть, а в случае если нем цы выиграют войну, они заколют всех детей и сожрут их.

Никто на самом деле не верил в победу немцев, но поздно ночью, когда гасили свет, мальчишки начинали рассказывать всякие ужасы, особенно Кларк — один из самых противных префектов. Он якобы слышал от верных людей, что немчура ловила бельгийских детей и вырывала им языки, прежде чем поджарить живьем на вертеле.

Джайлз боялся заснуть от страха, что ему приснятся все эти кошмары, но бодрствовать, лежа в темноте и постоянно прокручивая в голове эти ужасы, было еще хуже. А потом он переключался на мысли об отце, который сражался с этими страшными извергами, и раздумывал, что с ним произойдет, если его не убьют, а возьмут в плен и подвергнут пыткам.

А потом случилось нечто еще более ужасное. Как-то утром всех учеников собрали в зале, и директор сообщил, что у него для них есть одна печальная новость. Мальчики в страхе переглянулись. Раньше некоторых из них уже вызывали поодиночке в кабинет директора, и несколько минут спустя они появлялись оттуда в слезах, потому что им сообщали о гибели их отцов или старших братьев. Но зачем собирать всех? Может, вся наша армия уже разгромлена, немец победил и идет сюда?

— Я знаю, что вам будет прискорбно узнать, — сказал директор, — что мистер Томпсон, который учил большинство из вас и был очень любим многими учениками, погиб. Он служил офицером во Франции и пал смертью храбрых. Должен вас, однако, утешить, что сражение, в котором его убили, стало победным для Англии. Так что мистер Томпсон недаром отдал свою жизнь, и это должно служить нам утешением. А теперь две минуты молчания. Позже в часовне состоится специальная заупокойная служба по мистеру Томпсону и молебен о здравии его семьи.

Джайлз выходил из зала молча, он плакал, как и многие мальчики. Впервые никто ни над кем не насмехался. Уроки мистера Томпсона были веселыми: он превратил историю в увлекательный предмет, никогда не насмехался над учениками и не выказывал нетерпения, а если кто-то испытывал затруднения при ответе, то после урока он объяснял материал еще раз, пока не убеждался, что его поняли. И еще мистер Томпсон был превосходным спортсменом, прекрасным футбольным тренером и создал сильные основную и запасную команды. Он убеждал ребят тренироваться даже в холодные зимние утра и делал это не угрозами, а собственным бодрым примером. А каждое воскресенье у себя в кабинете он устраивал чаепития с фруктовыми булочками и тостами с анчоусным паштетом. Для многих детей, которые были так же несчастны и тосковали по дому, как Джайлз, Томпсон был единственным человеком, ради которого стоило терпеть все издевательства. А теперь он умер, его больше никогда не будет. Джайлз впервые ощутил вкус настоящего горя и — хуже — обрел опыт неизбежности смерти. Это казалось невыносимым.

— Я думаю, — сказала ММ, входя в кабинет Селии, — когда война закончится…

— Когда? — устало оборвала Селия. Сегодня она была особенно утомлена.

— Вот именно, когда, — подтвердила ММ.

Каким-то непонятным образом Селия завидовала ей: для ММ худшее уже миновало, ее возлюбленный погиб, и хотя горе было огромным, она встретила его, справилась с ним, и все закончилось. И она была счастлива со своим маленьким сыном, неожиданно и удивительно счастлива, тогда как каждый день Селии начинался и завершался мурашками страха. Иногда она подолгу стояла у окна на Чейни-уок, глядя, как по набережной шагает разносчик телеграмм. Селия следила за ним, и внутри у нее все замирало от ужаса: вот сейчас он остановится у ворот, взглянет на дом, чтобы уточнить номер, пойдет по дорожке, постучит в дверь. И когда он проходил мимо, она без сил опускалась на стул, освобождаясь от страха, и недоумевала, сколько еще может так продолжаться. Со времени отбытия во Францию Оливер приезжал домой только один раз. Это было какое-то странное, почти нереальное время. Он был так изможден, что два дня просто спал. Прождав мужа так долго, полная любви и желания, Селия растерянно лежала с ним рядом, сомневаясь, способен ли он вообще сейчас любить женщину. Близость случилась только однажды за семь дней, и то с какой-то безысходностью, почти безрадостно. Говорил Оливер мало, предпочитая сидеть молча и о чем-то думать. Его интересовали все подробности домашней жизни, занятия детей, но об издательстве он даже слушать не пожелал.

— Я не хочу сейчас думать о делах, Селия, это только расстроит меня, заставит страдать.

Когда она попросила рассказать ей о фронтовой жизни, поделиться хотя бы какими-нибудь страхами, которые, она чувствовала, сквозили в его письмах, Оливер отказался, объяснив это тем, что старается забыть обо всем на эти несколько блаженных дней. Селия подозревала, что муж, вероятно, полагал, будто она его не поймет, и ее это обижало. Наконец в ночь накануне отъезда он все же разговорился и со всем пылом поведал ей о такой жизни, которую едва ли можно было вынести.

— Это невыносимо — жить в грязи, где мрут люди и лошади, в шуме и зловонии, со вшами, крысами и трупными мухами, порой их жужжание заглушает шум авиации.

Оливер говорил об ужасной неразберихе на поле боя, дыме и грохоте, отделяющих солдат от командиров, когда приказы не слышны, а старшее командование, которое сильно удалено от окопов, отказывается признать, что бой идет не по плану. О полевых госпиталях «скорой помощи», где часто нет самых необходимых медикаментов, о постоянно возрастающем чувстве разочарования ходом войны и ослаблении боевого духа.

— Ситуация, как мне кажется, совершенно тупиковая — когда обе стороны рьяно, с остервенением обороняются на передовой. Когда тут или там удается отбить несколько дюймов, это объявляется великой победой. Трупы, раненые в расчет не принимаются. Победа любой ценой. По-моему, нужно применять какую-то иную тактику.