Джойс Мэйнард - Шесть дней любви

— Да поймают его, поймают! — заверила Дженис. — Беглых всегда ловят.

— Знаешь, что меня пугает? — спросила ее подруга. — Терять тому парню уже нечего. Жизнь для него как разменная монета.

Дженис что-то ответила, но я не слушал. Подошла моя очередь, я расплатился за покупки и бегом на стоянку. Машину удалось обнаружить не сразу. Фрэнк отогнал ее к торцу супермаркета, где устроили распродажу качелей из кедровых блоков. На таких качелях они и сидели. Фрэнк обнимал маму за плечи. Мотор он заглушил, но ключ из замка зажигания не вытащил, а оставил в таком положении, чтобы работало радио. Крис де Бург пел «Lady in Red».

Меня они даже не заметили. Пришлось поторопить, иначе, мол, мороженое растает.

Когда мы доели пирог, было еще не поздно, но я сказал, что устал. Поднялся к себе и включил вентилятор. В девять вечера жара стояла такая, что я разделся до боксеров, накрылся простыней, взял «Мэд», но не смог сосредоточиться. Перед мысленным взором застыла фотография Фрэнка на первой странице утренней газеты. Статью мы с мамой даже не прочли. Из заголовка я знал, что ведутся поиски, а Фрэнк — убийца. По-моему, при нем не очень вежливо раскрывать газету и выяснять подробности.

С первого этажа доносились негромкие голоса и звук льющейся воды — они мыли посуду. Слов я разобрать не мог, и, если не ошибаюсь, причина была не в вентиляторе, работавшем на полную мощность. Потом голоса стали еще тише, а баллады Фрэнка Синатры с маминой любимой пластинки их совсем заглушили. Отличная музыка для танцев, если человек умеет танцевать.

Видимо, я заснул, потому что меня разбудил шорох шагов на лестнице. Накануне Фрэнк спал в гостиной, но сегодня, кроме знакомой маминой, я слышал тяжелую поступь Фрэнка и его низкий голос, доносившийся словно из темной глубины — из пещеры или из болота.

Слов я по-прежнему не разбирал — только гул вентилятора, стрекот сверчков из раскрытого окна и далекий шум машин. Мистер Джервис слушал по радио бейсбол. Во дворе прохладнее, вот он и вышел туда с приемником. То и дело сосед радостно вскрикивал — значит «Ред сокс» играли удачно.

Кто-то включил душ и стоял под ним целую вечность. Я так долго никогда не моюсь. Даже подумал, не нужно ли пойти проверить, вдруг трубу прорвало. Только интуиция подсказывала: лежи. В окно лил лунный свет. Скрипнула дверь маминой спальни. Звуки бейсбольного матча сменились музыкой. Опять голоса. Теперь уже совсем шепот, так что я разобрал лишь: «Для тебя сбрила».

Изголовья наших кроватей разделяла хлипкая стенка. Ночами я иногда слышал, как мама бормочет во сне, как скрипят пружины ее кровати; слышал тиканье будильника, скрежет колесиков, когда мама его заводит, но думал обо всем этом не больше, чем о биении своего сердца. Я знал, когда мама откидывает одеяло, ставит стакан на тумбочку, открывает окно, чтобы проветрить комнату. Например, сейчас. Понятно, жара.

Меня мама тоже наверняка слышала, хотя прежде я об этом не беспокоился. Лишь теперь задумался о ночах, когда гладил свой загадочный орган, дыхание учащалось, а под конец с губ срывалось сдавленное «оххх». Я вспомнил об этом, потому что уловил за стенкой его шепот, ее шепот, шелест дыхания, удары в изголовье кровати и одинокий крик. Так кричит ночная птица при виде себе подобной или гагара, над гнездом которой летит орел, — горестно, отчаянно.

От таких звуков тело напряглось. Бейсбол кончился, голоса за стенкой стихли — я долго-долго слушал жужжание вентилятора. Потом наконец заснул.

Суббота. Я проснулся от громкого стука в дверь. По аромату кофе из кухни понял, что Фрэнк снова готовит завтрак, но он открыть не мог, а мама, видимо, еще спала. Прямо в пижаме я рванул вниз и открыл дверь — не настежь, а чуть-чуть.

На крыльце стояла Эвелин, мамина подруга, которая не появлялась у нас почти год. Барри в своей огромной коляске сидел неподалеку, на бетонной подъездной дорожке. Один взгляд — и я догадался: Эвелин сейчас несладко — химические кудри стояли дыбом, глаза покраснели. Из ее бесконечных жалоб я знал, что по ночам она больше трех часов не спит.

«Да, Адель, жизнь — это не каникулы у моря!» — то и дело вздыхала она.

— Хочу поговорить с твоей мамой, — заявила Эвелин, не спросив, дома ли она, — видимо, была уверена, что за год ничего не изменилось.

— Мама спит.

Я не пригласил Эвелин в дом, а вышел на крыльцо, ведь на кухне был Фрэнк. Судя по запаху масла, он жарил французские тосты или что-то подобное.

— Мне только что звонила сестра из Массачусетса, — начала Эвелин. — У нашего отца инфаркт. Я должна быть там, и поскорее. Барри со мной нельзя. Вот я и подумала: вдруг Адель согласится присмотреть за ним денек. Обе мои няньки уехали, праздник же.

Я посмотрел на Барри. Давно мы не виделись… Барри подрос, над верхней губой темнел пушок. Он махал руками, словно по нему ползали жуки, хотя их, разумеется, не было.

— Ланч я ему собрала, — продолжала Эвелин, — его любимые кушанья. Завтраком покормила, надела чистый памперс. Особых хлопот не будет. Если выехать прямо сейчас, то к ужину я вернусь.

В доме снова включили радио: Фрэнк поймал свою любимую станцию с классикой.

— Кто там? — громко спросила мама.

На крыльцо она вышла в халате, лицо светилось нежностью, на шее краснело пятно. Неужели Фрэнк опять ее связывал, на сей раз слишком туго? Вообще-то, она казалась не обиженной, а просто другой.

— Эвелин, сегодня нам не очень удобно, — заявила мама.

— Папа мой долго не протянет… — прошептала Эвелин.

— В любой иной день я сразу согласилась бы, — упиралась мама, — но сегодня впрямь не слишком удобно.

Мама посматривала на кухню. Там пахло кофе, Фрэнк насвистывал в такт музыке.

— У меня выхода нет, иначе не просила бы, — призналась Эвелин. — Ты моя единственная надежда.

— Я хочу помочь, но не знаю, смогу ли.

— Хлопот он тебе не доставит, обещаю! — Эвелин гладила Барри по голове. — Сынок, помнишь Генри и его маму? Помнишь, как весело вам было?

— Ладно, — кивнула мама. — Я присмотрю за Барри. Только недолго.

— Адель, я отблагодарю тебя!

Чтобы поднять коляску на крыльцо, Эвелин резко наклонила ее назад. На миг передние колеса оказались в воздухе, а Барри едва не перевернулся. Его вопль напоминал звуки, которые накануне ночью доносились из-за стены. Непонятные звуки, но, по-моему, радостные, — точно не определишь.

— Привет, Барри! Как жизнь? — спросил я.

— Адель, я отблагодарю тебя, — повторила Эвелин. — Привози Генри, когда пожелаешь!

Типа я такой же, как Барри? Типа у меня может возникнуть желание побыть в ее доме?

— Эвелин, не теряй времени, — поторопила мама. — Ни о чем не беспокойся. Мы занесем кресло. Генри у меня силач!