Игорь Савельев - Терешкова летит на Марс

С Наташей они ехали в Москву в плотненько усаженной «газели» все-таки, тащились в химкинских пробках, небо синело и сырело, а они спали щека к щеке, любимо и крепко, как дети.

На то, чтобы пристроить вещи и Наташу пристроить в посольство, ушло часа три, и Павел нырнул в метро с внезапной свободой, не зная, куда и податься во всю эту пропасть времени. Ему уже случалось бездельничать в Москве, меряя часы и километры по арочным иномарочным переулкам. Путь неизменно начинался из центра, от нарочито медного Пушкина, перед которым и теперь, в октябрьскую хлябь, скейтеры наверняка гоняют голубей. Помнится, в какой-то любимой книжке путь по пиратской карте начинался от скелета. «Остров сокровищ»?

В метро Паша стоял у задней двери, смотрел на следующий вагон, похожий на расшатавшийся зуб, и мучительно соображал, нет ли книг и дисков, которые следовало бы купить в столице. Ничего не приходило в голову. Ну что ж, придется просто думать, и здесь, без дел и встреч, от этого уже не убежать.

Оптимистичная дура читала, как пономарь, про Красные ворота и про «…инвалидам, пожилым людям, пассажирам с детьми».

Итак, что делать?

Можно, конечно, понадеяться, что именно в этот момент Наташе отказывают в визе, но это же смешно. А что. И в храм зайти, где Пушкин венчался, и свечку за это поставить. Ха. Бред.

Был в принципе и аварийный вариант, о котором он как-то старался и не думать, но в конце-то концов — нельзя, оцепенев, наблюдать, как так вот просто уходит любимый человек. Надо дергать за все рычаги, за которые только можно… и, наверное, нельзя.

Парень знакомый, учились на одном потоке, летом — едва вручили дипломы — покидал в сумку минимум вещей, сделал ручкой всем — родителям, друзьям, стране — и умотал в никуда. Буквально. Тоже в Штаты, но там его никто не ждал, и только полулегальная, полубомжеская жизнь без целей, с каким-то, условно говоря, подметанием улиц. Так, может, подгружать полярной белизны картофель в раскаленные масла фастфуда — его мечта? Едва ли. Мечты, наверное, не было. Просто полярная, опять же, свобода, когда нигде и ничего не держит. Но у Паши есть хотя бы цель. Поломать об колено всю свою жизнь, всех бросить — ради того, чтобы быть рядом с Ней. Все отдать ради этого, и хоть машины мыть, хоть развозить пиццу, забыв себя и все свое прошлое, как манкурт.

Он, Паша, сможет?

Павел Николаич летит на Марс. С концами.

Глаз неприятно зацепился за английские слова: две доски благородных металлов, «roubles only / только в рублях» и «Здесь жила Любовь Орлова», соседствовали на одном доме…

Это все жизнь мстит ему, потому что нельзя предавать мечты. Он не стал кем хотел, побоялся амбиций, целей, и вот результат, он никто, а Наташа строит свое будущее, а он… А он — никто, так чего же путаться под ногами.

Началось классе в девятом. Все сошлось: и невинный поначалу интерес к зодчеству, с пыльными зеркальными плитами — томами из юношеской библиотеки, и успехи в черчении, и… Желание стать архитектором родители вроде поощряли — так удивленно, благожелательно. Архитектурное отделение в политехническом было столь устрашающе серьезным, что на многочисленные курсы можно было бегать хоть сызмальства — и все равно торчать там до ночи, с переменным успехом. Паша и торчал. К сожалению, было оно и устрашающе «мажорским».

Десятый класс. Одиннадцатый. Благодушие сменялось неврозом. Мать паниковала все больше, суетилась, убивалась: армия, не поступит, не расплатятся. Слабые попытки отца успокоить только подливали бензина в телефонные костры — и Паша, белея, вынужден был вечерами слушать все это из-за стены.

Напряжение росло, росло, чем-то должно было кончиться. В прекрасные новогодние каникулы, поздним огнистым вечером, вдыхая нашатырные звезды, Паша, слегка возбужденный вином на вечеринке, переходил дорогу, и…

Машины пронеслись мимо, обдав мелкой гадкой взвесью: Москва разродилась кислым октябрьским дождиком. На перекрестке разливались то зеленые, то красные моря, и Паша тяжело, на пятках, перешел. Ноги все равно промокли. Плевать. В испорченных кроссовках он прошагал через Красную площадь и свернул на набережную, повинуясь загибу кремлевской башни, ее чересчур истертым кирпичам.

Шел очень долго.

Вдали, в Котельниках, маячила и совершенно не темнела от дождя высотка, этот социалистический Гауди. Похожа на гигантский сталактит, с продуманной вымытостью каждой морщинки. Но сталактиты же растут вниз?.. Значит, это Паша как летучая мышь — смотрит на него вверх ногами.

Он мог и не смотреть. На курсах он рисовал раз перспективу этого ансамбля Д. Н. Чечулина.

А что же с новогодней аварией? Счастливый раззява, Паша шагнул под джип, и пластмассовый бампер, фальшиво надутый, хрястнул посильней ноги. Нет, ничего страшного, обошлось, и ночью полные ужаса родители уже забирали его — веселого и виноватого. Врачи «скорой» и гаишники шатались по приемному покою, хамоватые и брезентово-мешковатые, как сантехники.

Но не все оказалось так счастливо. Перелом, выяснилось, коварный, со спицами и желтыми жидкостями, чудовищно утомительный. Больничный месяца на три. Никакой учебы, никаких курсов. В принципе — Павел мог бы. Он мог бы рвануть, наверстать, подтянуть, взять эту преграду — архитектурный. Но невозможно было ни на что решиться в этом кошмаре, ибо мать в голос рыдала: все, конец, школу не закончит, никуда поступить не сможет; армия; дедовщина; Чечня. Подключались все педагогические связи, Паша сдался на милость победителю и только угрюмо сопел, посещая лечебные процедуры, схожие с шарлатанством.

В итоге он безучастно закончил школу (с аттестатом проблем все-таки не случилось) и поступил на социально-гуманитарный факультет пединститута, который славился низким баллом и острым дефицитом сильного пола. Потом Паша не раз думал: а чего он был так обдолбан воплями матушки, что не решился поступать в хоть чуточку более приличное и интересное место? На специальность, а не ее отсутствие. Он бы поступил! Но нет. Из глупых перестраховок был выбран самый дурацкий, самый ничтожный вариант.

Мечта Паши была временно подорвана: он сам решил, что временно. Явившись 1 сентября в новый коллектив, хромая, он суровел лицом, но уже скоро решил, что летом — родителям ни слова! — заберет документы и поступит-таки на архитектора. Повеселел. Выдохнул. Постарался зажить веселой студенческой жизнью.

К весне он понял, что, пожалуй, еще недостаточно готов… Осенью услышал, что якобы вторую студенческую отсрочку — на другой вуз — военкомат по закону не дает… Когда решил окончить-таки пед, чтобы потом поступать на второе высшее — как кусок мяса судьбе, отрезать и бросить эти никчемные пять лет, — уже чувствовал, что врет себе.