Тьерри Коэн - Она так долго снилась мне...

— У меня неприятности.

— С деньгами?

— Да, в какой-то мере.

— Тебе одолжить еще сколько-нибудь? — ласково спросил он меня.

— Нет, я не для того говорил о своих финансовых проблемах, чтобы попросить у вас денег, — объяснил я.

— Но ты вполне можешь это сделать. Я приму это как некий знак уважения. Иногда деньги могут связывать людей. Знаешь ли ты, что знаменитая книга, о которой я тебе говорил, рассказывает о том, что человек живет до тех пор, покуда еще нужен и полезен каким-нибудь достойным людям. А я уже старик, значит, дав в долг тебе денег… ну, скажем, на десять лет, я могу рассчитывать, что еще несколько годков протяну, — пошутил он.

Он добродушно осклабился, обнажив желтые зубы. Я любил этого человека, мне нравилось все, что он делает, что говорит. Захотелось обнять его, прижать к себе, сказать, что он проживет еще долго-долго.

— Ну, для этого я еще должен быть достойным человеком.

— Ох, ну я в том уверен!

— Спасибо, это очень любезно с вашей стороны, но суть не только в этом.

Я поведал ему об истории с почтовым переводом. Он выслушал меня очень внимательно.

— Странно вообще-то. Может, правда в природе существуют тайные благотворители. Мне они ни разу не попадались. Но кто-то их наверняка встречал. Но в любом случае есть от чего обеспокоиться…

— Сначала я решил было не обращать внимания и поверить в ошибку. Но теперь очевидно, что тот или та, кто посылает мне эти деньги, знаком с моей ситуацией, сумел как-то обнаружить номер моего счета, знает, где я живу… Есть в этом настойчивом желании анонимно дать мне денег нечто извращенное, а?

— Ну, оставь паранойю старым евреям вроде меня. Может, это твой старинный читатель. Такую вероятность ты не мог себе представить? Ты даровал ему счастье, вот он тебя и благодарит таким образом.

— Анонимно?

— На свете много всяких чудаков.

— Но я уже давно ничего не пишу! Почему тогда читатель прислал мне деньги именно сейчас?

— Говоря так, ты оцениваешь книгу как продукт: срок изготовления, срок хранения, и на свалку, и забыли. Таким образом, ты отрицаешь сам принцип нашего книжного собрания. Ведь ты сам знаешь, что книги не вписываются в линейную концепцию времени. Флобер, Анри де Монтерлан, Золя, Дюма, Толстой и многие другие до сих пор обращаются к современным людям. Дайте книгу Даля ребенку или «Маленького принца» тоскующей девочке-подростку, и они решат, что он написан лично для них, буквально только что. Речь идет, возможно, о читателе, который только что открыл для себя твой роман. И был так потрясен, что решил отблагодарить тебя.

— Не забывайте, что я пишу под псевдонимом. Мне кажется маловероятным, что читателю или читательнице удалось бы разузнать мое настоящее имя.

— Да, я тоже мало в это верю, — смиренно признался он.

— И человек, которым движут добрые чувства, наверняка после первого моего отказа или прекратил бы дальнейшие попытки, или попытался объяснить свой поступок.

— Очевидно, — кивнул мсье Гилель. — Так что ты собираешься делать с этими деньгами?

— Я уже отослал их назад на то почтовое отделение.

— О господи! Я сделал бы то же самое, — признался он. — Этот поступок не поможет тебе расплатиться с долгами, но зато совесть будет чиста и не о чем голову ломать. Сколько ты им там должен?

— Ну, не знаю… Квартплата за несколько месяцев и друзьям по сколько-то… Точно не помню.

— Позволь-ка мне выручить тебя еще разок, — уверенным тоном сказал он.

— Об этом речи быть не может! — возмутился я. — Вы заставляете меня пожалеть, что я обратился к вам. И вы уже и так поступили весьма благородно.

— Одолжив тебе денег? Чушь какая! Благородство — это когда просто так дают. Как этот таинственный благодетель.

— Если это благодетель…

— Я в любом случае хотел повысить тебе зарплату! Так что вот…

— Повысить мне зарплату? За качество моей работы, что ли? Или я вам поднял процент продаж? — усмехнулся я. — Нет, только потому, что я внушаю вам жалость и сочувствие.

Он пожал плечами.

— Оставь красивые слова и сильные чувства на тот момент, когда соблаговолишь вновь начать писать.

— И речи быть не может, я не согласен, — упорствовал я.

— А мне и не нужно твое согласие.

— Вы не имеете права повысить мне зарплату помимо моей воли!

Он расхохотался.

— Ладно, можешь подать жалобу в Инспекцию по охране труда.

— Но… у вас нет средств, чтобы платить мне больше.

— Ты напрасно умаляешь мои финансовые возможности, — жизнерадостно бросил он. — Я играю на бирже. И с тобой сейчас я поступаю ровно по тому же принципу.

Он опять рассмеялся, прочитав недоумение на моем лице.

— Когда деньги вкладывают в какие-то надежные ценности, из них потом всегда можно извлечь выгоду. Я вкладываю деньги в тебя. Играю на биржевой ценности твоей души.

Видок у меня был обалдевший, поэтому старик залился хохотом, сотрясшим его тощее тело, а потом зашелся хриплым, настораживающим кашлем.

— Видишь, ты уже поднял мне настроение, вот и первая выгода! Кто меня еще развлечет и растрогает, если не ты?

Он наклонился ко мне, взял меня за руку, сжал ее и приложил к своему сердцу. Я поразился, какой он худой, кожа да кости.

— Послушай, Иона… Жизнь не наградила меня детьми. Но, если бы у меня был сын, мне бы хотелось, чтобы он был похож на тебя. Так что порой, когда я начинаю грезить, я представляю, что ты и есть мой сын. Может, ты им и был в какой-нибудь другой жизни, кто знает? Не бывает случайных встреч, вот оно как.

Он, казалось, тщательно подыскивает слова.

— Не лишай меня удовольствия повести себя так, как повел бы отец, хоть я всего лишь полусумасшедший старый книготорговец, — произнес он сдавленным от волнения голосом.

В глазах его стояли слезы, рука все еще сжимала мою руку.

— Я согласен, — сказал я. А что мне еще оставалось? — Потому что мне действительно нужны эти деньги. Но и потому, что люблю вас, как отца.

— Спасибо, — ответил он.

Динамика развития любви необычна. Динамика эта не поддается логическому объяснению и уносит все и вся в своем неудержимом движении. Жош и мсье Гилель призвали меня ловить счастье, которое само идет в руки. Да я и сам был счастлив от переполнявших меня чувств. Однако мой энтузиазм был ничем не обоснован. Потому что в той любви лишь я, ослепленный любовью, питал какие-то надежды. А возлюбленная моя и не подозревала, что я существую, люблю и надеюсь.

Однако всем нам троим хотелось верить, что моих чувств достаточно для возникновения прекрасного и возвышенного романа. До этого я ходил понурившись и хоть не спотыкался, но не решался заглянуть в свою жизнь даже на шаг вперед. Благодаря этой девушке я сумел высоко поднять голову, она открыла передо мной горизонт, в котором я даже смог увидеть себя. Те, кто меня любил, глядели в ту же сторону, что и я, радовались, что я так изменился, представляли себе мое грядущее счастье. Мы все наивно полагали, что чистые добрые чувства способны пробить стену между мечтой и реальностью. Примерно так чувствительный читатель начинает верить, что придуманные персонажи книги — живые люди. Потому что иначе ему нельзя. Потому что считай он иначе — и мир превратился бы в сплошное оскорбление для его чувств. Да, думаю, что мсье Гилель и Жош испытывали как раз именно то, что всегда ощущают свидетели зарождающейся любви. Так маленький мальчик уверен, что станет футболистом, актером или писателем. А раз мы его любим, нам хочется ему верить, и мы меняем нашу привязанность на товары, популярные на рынке пожеланий и иллюзий.