Тьерри Коэн - Она так долго снилась мне...

Он оставил меня размышлять над его словами и отошел, задумчиво опустив голову.

— Я бы поступил так же, как и ты, — сказал мне Жош.

Хлоя на минуту задумалась, прежде чем высказать свое мнение.

— Я понимаю, что тебе хотел сказать твой начальник. Но у меня есть еще несколько соображений, только подтверждающих, впрочем, его позицию.

— Какие же такие соображения? — удивленно спросил я.

Мы собрались в «Итальянском кафе». Я рассказал им обо всех последних событиях во всех подробностях.

— Например, те немногие романы, которые у тебя были на моей памяти. В том числе и наш. Ты всегда оказывался неспособен сочинить что-то. Ты всегда хотел быть цельным, честным, беспристрастным до обидного. А ведь верно, что в любви нельзя не сочинять.

— Врать? Мистифицировать?

Она пожала плечами.

— Да, порой. Ради блага другого. Когда это служит делу любви.

— Не совсем с тобой согласен, — произнес Жош.

— Почему еще? — поинтересовалась Хлоя.

— Можно сочинять — даже приврать, — если это легкий романчик. Если это не любовь. Чтобы сгладить углы. Чтобы сделать приятное партнеру. Но, когда ты действительно влюблен, ты не можешь врать. Если начинается настоящая любовь, а ты врешь или жульничаешь, ты разрушаешь ее.

— Вот точно! — воскликнул я. — Как я мог быть прямым и честным с девушками, которых не любил, и вдруг начать притворяться с той, к которой испытываю глубокие чувства?

— Но ты не был полностью искренен, потому что не рассказал ей, что ты и есть автор! Ты исказил истину, потому что так для тебя удобнее.

— Я думал прежде всего о ней! — запротестовал я.

— Нет, о себе! — обвиняющим тоном бросила Хлоя.

— О нас! Я мог попытаться соблазнить ее, пользуясь преимуществами автора, а потом рассказать, кто я такой. Но я предпочел признаться ей, что того автора более не существует. И я оставил себе шанс завоевать ее таким, каков я есть, не пытаясь сыграть на ее любви к писателю Рафаэлю Скали.

— Это верно, — признала Хлоя. — Но, по-моему, ты совершил две ошибки: первая — что не сказал ей правды при первой встрече; вторая — что разрушил ее надежды и слишком резко ответил на ее письмо.

— И как же, по-твоему, мне нужно было сделать?

— Ты мог бы ей не отвечать. Как правильно сказал твой патрон, она сохранила бы свои иллюзии и не стала бы зацикливаться на авторе. А потом, в реальной жизни, ты бы познакомился с ней, постарался ей понравиться и в подходящий момент признался бы ей, кто ты на самом деле. Но ты предпочел спрятаться за автора, и, возможно, потом она тебе это поставит в упрек.

— Бесполезный разговор, — обиженно пробормотал я. — Может так статься, у меня в жизни больше не появится возможности с ней поговорить. Она не слишком-то обращала на меня внимание в магазине.

— Ты никогда ничего не понимал в женщинах! У нас есть тысяча и один способ проявить свой интерес, из которых девятьсот девяносто девять заключаются в том, чтоб его скрыть. Когда тебе удастся ее в следующий раз увидеть?

— Если она не изменит своей привычке, то придет в следующий вторник. Но это весьма сомнительно. В любом случае я не работаю по вторникам.

— Ну и что ты собираешься делать? — настаивала Хлоя.

Я понятия не имел. Как-то старался вообще не думать о завтрашнем дне.

— А что бы вы сделали на моем месте? — растерянно спросил я друзей.

— На твоем месте я перешла бы к действиям. Ты спрашиваешь у мсье Гилеля, можно ли тебе поработать во вторник утром… Или пишешь еще письмо… Ну, даже не знаю. Хватит уже изображать школьника, дрожащего от холода в кустах возле подъезда любимой! Смешно даже!

Я взглянул на Жоша и по его лицу понял, что на этот раз он полностью согласен с Хлоей.

Ответ Рафаэля Скали полностью подтвердил мои опасения. Нежно и тактично он попытался обезопаситься от моего подросткового обожания и как-то урезонить с помощью первых пришедших на ум аргументов.

Все последующие дни я продолжала читать, не заботясь о ежедневной норме в двадцать страниц. Этот роман не заслуживал того, чтобы его слова оставались в памяти. Нет, вполне приятная книга, как множество других, ни лучше ни хуже. Я пыталась между строчек увидеть душу автора, душу того, которого я успела открыть для себя. Она иногда проглядывала в строении фразы, в каком-то обороте или описании, и тотчас же терялась в заурядности сюжета и персонажей.

Серена слушала — и тоже без энтузиазма.

Закончив, я спросила ее:

— Разочарована, да?

Она кивнула.

— Вроде бы так часто бывает со вторым романом.

Я вдруг вспомнила о предостережении молодого продавца. И о том, что мне сказал сам автор: он уже не тот человек, что написал первый текст, он, очевидно, уже потерял себя в тот момент, когда начал писать вторую книгу. Однако мне не верилось, что человек может настолько измениться.

— Автору самому не нравится его роман. — Вот так, аккуратно, я решила начать свое признание.

Я ждала, что она удивится, но она стоически молчала, ожидая, когда я начну свой рассказ. И я выложила ей все. Уже несколько дней прошло с момента нашей переписки с Рафаэлем Скали, и я чувствовала в себе больше сил. Я тогда пересказала ей разговор с книготорговцем, содержание всех писем, пожаловалась, как ненавижу себя за то, что предположила, будто могу его заинтересовать.

Она аккуратно выслушала меня, потом показала мне на свой компьютер. Я включила его, вложила стилус в руку Серены и увидела, как она тихо и старательно выводит на экране:

Никогда не бойся выказывать свои чувства.

Каждый раз, как я это делаю, я попадаю впросак.

— В том письме Рафаэлю Скали я хотела быть искренней, а в конечном итоге выставила себя на посмешище.

Искренность — один из путей, ведущих к любви.

На ее губах мелькнула лукавая улыбка, и она обессиленно уронила стилус.

— Ладно, хватит нам болтать. Ты уже устала. — Я взяла ее за руку. — Ты тоже никогда не отчаивайся, Серена.

Она сжала мои пальцы со всей силой, на которую была способна.

Я не мог решиться написать Лиор, чтобы предложить ей встречу. Что это было: трусость, непоследовательность? Уж не знаю. Мне нужно было время. Я не хотел торопить события и предпочитал интуитивно следовать велениям судьбы. До настоящего момента в моей истории не было ничего рационального. Она, казалось, раскручивается в каком-то другом измерении и подчиняется каким-то другим правилам, чем те, что предлагали друзья и мсье Гилель. Но как им это объяснить? Как словами высказать то, что я и для себя-то толком не могу сформулировать?

Я оправдывал свою безынициативность самым жалким образом, рассуждая, что не хочу разрушить магию, что будущее само найдет меня на том месте, где я его жду, и не надо ни опережать события, ни пытаться их предугадать. Я хотел двигаться маленькими шажками, не торопиться, чтобы ничего не испортить.