Алексей Беляков - Пепел и песок

— Возьмем того же Бенкендорфа. Александра Христофоровича. Остзейский немец, чей отец верно служил русскому престолу, а мать была ближайшей подругой и наперсницей императрицы Марии Федоровны, супруги бедного, бедного Павла. Да, в молодости Александр Христофорович был бонвиван, транжира, любил актрис. Одну такую, француженку, мадемуазель Жорж, фаворитку самого Наполеона, увез тайком в Россию из Парижа, когда был там с дипломатической миссией. Бонапарт негодовал!

Однако эти мелкие мужские шалости — пустяк по сравнению с тем, что Бенкендорф сделал для России. Когда тот же Наполеон покинул сожженную Москву, именно Александр Христофорович был назначен ее комендантом. Представьте, что ему досталось? Огромный разоренный город, толпы погорельцев, трупы, мародеры. И на этом пепелище, на руинах Третьего Рима, надо было навести порядок!

Должен заметить, роль немцев в России неизменно сводилась к тому, что они пытались навести порядок в русском хаосе. Не зря, не зря Петр Великий призывал немцев в Россию, отдав им целую слободу в Москве! Реформатор хоть и был самодуром и пьяницей, но хорошо понимал, на кого можно опереться среди наших болот.

Бенкендорф много раз пытался убедить еще императора Александра в необходимости создания тайной полиции. Созревал чудовищный заговор, который мог смести власть. Александр вяло соглашался, но ничего не предпринимал. Результат все увидели на Сенатской площади 14 декабря, в день коронации Николая Первого. К счастью, Николай уже по достоинству оценил инициативы Бенкендорфа, и было создано Третье отделение. В котором, кстати сказать, было очень мало сотрудников. Тридцать пять человек. Зато весьма эффективных менеджеров. Так что вы, молодой человек, напрасно не читали мою монографию об Александре Христофоровиче.

— Папа, он прочитает, — жалобно произносит Хташа.

Папа не слышит ее. Папа слышит иные голоса.

— И никаких зверств и пыток! — очки взмывают к хрустальной люстре. — Просто хорошо отлаженная система поставки информации. Кстати, Бенкендорф был противником казни пятерых декабристов. Приговор принял как руководство к действию — преданный служака! — но до последнего момента ждал, что прискачет курьер от Николая Павловича с бумагой о помиловании.

Вообще даже мне, историку, до сих пор не очень понятно, откуда взялось это нелепое мнение о жестокости и бессердечии немцев. Вся Москва XIX века боготворила доктора Федора Петровича Гааза. Урожденного Фридриха Иосифа. Будучи главным тюремным врачом Москвы, он пекся чуть ли не о каждом заключенном, желая облегчить их участь! Его называли «святым доктором». Между прочим, именно ему принадлежит одна сакраментальная фраза, вы, конечно, ее знаете: «Спешите делать бордо!» — Очки Бурново замирают на мгновенье, вздрагивают. — То есть — добро. Это был девиз Федора Петровича.

Однако продолжу мысль о порядке.

Владимир Иванович Даль! Да, он датчанин, но датчане — те же германцы. Упорядочил русскую лексику, создав свой великий словарь.

Владимир Яковлевич Пропп! Из поволжских немцев. Написал гениальный труд «Морфология русской сказки», где внятно изложил все мотивы героев и антигероев, все возможные сюжетные ходы. Найти систему в сказке — тем более русской — это научный подвиг.

А кто первые историографы в России? Да, был Татищев, но его труды до нас в оригинале не дошли. А немцы — Байер, Шлецер, Миллер — и создали ту русскую историю, которую учили в течение веков. К ним есть много претензий, они не знали языка, пренебрегали многими фактами, дабы возвести стройную систему, но каков сам труд? Это подвиг во враждебной стране.

Поэтому я выскажусь патетически, но искренне. Да здравствуют немцы в России! Без них не выстояла бы русская земля!

Бурново замирает, очки подняты ввысь и горделиво посматривают на нас, смертных. Жена Бурново чуть дрожит, я ощущаю это сквозь толщу тяжелого стола.

— Ты все-таки гений! — произносит она отчаянным шепотом.

— Спасибо, — отвечает Бурново, и очки прекращают свою торжествующую пляску. — Однако выпьем за это!

Жена Бурново быстро наливает ему полную рюмку морщинистой рукою. Бурново, продолжая стоять, безжалостно берет рюмку и выпивает — будто святую воду в жаркий полдень.

Садится, кашляет, урчит.

— Так что, мой дорогой будущий зять, я рад, что вас увлекла фигура Бенкендорфа. Окажу вам всяческое содействие. Ваш диплом должен стать лучшим. Вы готовы к серьезной работе?

— Но я хотел писать диплом о Федоре Кузьмиче как… как…

— Как феномене народной мифологии, — Хташа наступает мне на ногу родственным тапком.

— А где огурцы? — Бурново озирает стол по окружности.

Жена протягивает ему вазочку с пятью огурцами-страдальцами. Бурново берет один из них пальцами, откусывает половину тела и жует, наслаждаясь казнью.

— Нет, о Федоре Кузьмиче будет писать Бух. Он уже блистательно эту тему разработал.

— Он мне ничего не говорил об этом, — сыр в моей руке плавится и воском стекает на новые джинсы, подарок Хташи, прожигая их.

— Достаточно того, что он говорил мне. У него интересная теория… — Бурново откусывает от половинки огурца. — Скажу вам честно: я мечтал бы иметь такого зятя, как Бух. Но я ценю Хташин выбор, отношения в нашей семье всегда были либеральными… Так что займитесь-ка Бенкендорфом основательно, договорились? Я вам сейчас подберу несколько книг…

Звонит телефон. Звони, милый, вечно, не дай больше слова вставить надменной скотине в багряном халате!

Жена Бурново подает ему трубку с поклоном очарованной Гретхен. Кирхе, кюхен, киндер.

— Алло! — Бурново ласкает свободной рукой левый свой бакенбард. — Да, записываю. Завтра в семь кафедра… — Чуть отведя в сторону магическую трубку, шепчет жене: — Дай записать! Быстрее!

Бабушка протягивает руку к серому листу бумаги:

— Что ты там все пишешь?

— Ничего особенного. — Я грациозно укрываю лист под больничным одеялом.

— Не надо тебе голову напрягать. После такой травмы. Есть надо побольше. Я блинков принесла.

Бабушка разворачивает полиэтиленовый пакет, шурша пальцами. Из пакета извлекает туго набитую промасленную газету. Внутри газеты обнаруживается тусклая фольга, за ней — бумага с легким чернильным разводом, глубже — еще более древний слой бумаги, вероятно, папирус. Археолог бы мне позавидовал, убил бы лопатой.

— А вот и блинчики! — торжествует бабушка. — Все утро пекла.

Я улыбаюсь, уже без боли в челюсти. Радуюсь за Карамзина: ему достанется большая часть дрожжевых раскопок. Подо мной хрустит песок, я мну простыню, извиваясь на своей дыбе-растяжке.

— Ты что ерзаешь? — Бабушка склоняет голову, смотрит мне в глаза. — В туалет хочешь? Судно принести?