Алексей Беляков - Пепел и песок

Требьенов тихо, словно нимфам на потолке, говорит:

— Все-таки бабушка — это великая вещь.

Бабушка, одаренная новым титулом, поворачивается к Требьенову:

— А ты что же, один тут лежишь? Никто не приходит?

— Приходят. Но такой заботы, как у вас, конечно, нет.

В тумбочке Требьенова хихикают половинка вареной курицы, устремившая ногу вверх, словно пародируя меня, три толстяка-помидора, важный лещ и кокетливая баночка кизилового варенья.

— Так вот блинки, — бабушка протягивает ему папирус с блинами. — Покушай!

— Спасибо вам большое! — Требьенов снимает верхний блин. — Я уже просто по запаху чувствую, какой он вкусный!

— Ишь! Приятно слышать. Мой никогда не похвалит. А с чем ты лежишь? Перелома вроде нет?

— Ой, у меня много всего. Да вы не беспокойтесь, занимайтесь внуком. Он у вас замечательный парень. Ему надо в Москву ехать, на историка учиться.

— Какую еще Москву? Тут будет! В Ростов поедет учиться, ничем не хуже Москвы. Таганрог — это судьба.

Плоская крыша дома Йоргена на Поварской, откуда хорошо виден Новый Арбат и другие московские удовольствия. На ней положен деревянный помост из серых лиственничных досок и сделан надежный навес из парусины, под которым водружены круглый стол и стулья с ножками из чугуна — такие не унесет даже торнадо от кортежей генпрокурора.

За столом сидят два ШШ, которых сейчас, на исходе прошлого тысячелетия, я вижу впервые, сам Йорген (он проявил к моим первым иероглифам снисходительный интерес, спасибо липкому Требьенову) и я, уже Марк, а не Саша постылый.

ШШ читают мою заявку для фильма о Бенкендорфе, Йорген задумчиво курит, коптит и пыхтит, я стараюсь принять позу усталого, но довольного мэтра, но чугунные руки-ноги застыли, как стул подо мной.

Сейчас, на грани веков, одной заявки на страницу формата А4 пока достаточно, чтобы запустить кинопроцесс, получить аванс и ходить по городу гоголем: я — драматург, я — почти Петербург!

Потом уже, в эру немилосердия, будут после заявки требовать тритмент — краткое содержание, придираться к ходам и героям, затем синопсис — по сути готовый сценарий, но без диалогов, который мнут и коробят еще яростнее продюсеры, режиссеры, жены и дочери директоров кинокомпаний. И последний, четвертый круг ада — сам сценарий, если драматург доживет до него без инфаркта и цирроза печени. А сценарий можно всем рвать, рыча ящерами юрского периода, еще очень долго, до потери рассудка. В самом финале выходят крикливые актеры и несут отсебятину, требуют занести ее на скрижали сценария, уверяя, что так их образ раскрывается глубже. Всех утопить, подлецов, в той глубине, в марианском желобе между двух полушарий раскисающего мозга сценариста.

Но пока я всего лишь начинающий Марк, автор семи порнографических сценариев, о чем знают в большом городе только Требьенов, Мир Мирыч и Румина, недопетая песня моя.

— Как вам? — спрашивает Йорген, когда ШШ поднимают синхронно глаза от листка. — А? Мне понравилось.

— Нам тоже. Оптимистично и с большой симпатией к герою. Не зря вы… эээ… Марк, консультировались у самого Бурново.

Стул подо мной разогревается, бьет копытцем и готов скакать по помосту, кукарекая и хохоча. Небо Москвы кажется самым ванильным в мире, слаще коктейля, которым угощал нас папа Карамзина в праздники трезвости.

— А можно спросить? — Я приподнимаюсь и чуть кланяюсь благодетелям.

— Конечно, спрашивайте.

— Почему именно Бенкендорф? Зачем сейчас фильм о нем?

ШШ улыбаются, щурятся, поправляют узлы жестких галстуков:

— Почти полтора века его считали гонителем и душителем, пора восстановить справедливость. Русскую спецслужбу создал человек умный, порядочный и настоящий патриот, хоть и немец. Такой герой нужен и современной России. Вы не согласны?

— Он согласен, — Йорген кивает трубкой в правой руке.

— А раз согласны — пишите сценарий. И поскорее, пожалуйста, мы очень ждем. Кстати, а он не увлекался восточными единоборствами? Дзю-до, например?

— Нет, — я снова приподнимаюсь. — Он хорошо владел саблей и…

— Но ведь можно образ расширить. У вас богатая фантазия.

— Может, Бенкендорфу еще горными лыжами заняться? — Йорген невинно рассматривает свою трубку.

ШШ посмеиваются, вызывая на крыше ветерок. Хе-хе-хе.

— Как у вас весело, творческих интеллигентов. Лыжами — необязательно, но вы подумайте. Это ведь намного интересней, чем писать сценарии к порнофильмам, а, Марк?

Аэропорт «Домодедово», гулкий вечер, скоро объявят спецрейс на Сочи, где мы с Катуар будем счастливы очень.

Мы сидим на оранжевых сиденьях, прижавшись друг к другу, как под дождем. У наших ног — большой коричневый чемодан: тот самый, старорежимный, от соседа-краснодеревщика, с овальной фотографией Любови Орловой в левом нижнем углу. Тот чемодан, с которым я семнадцать лет назад оказался у подножия Университета.

В чемодане, среди складок платьев Катуар, прячется, согнув ножки, беззаботный Лягарп. Катуар сказала, что без него никуда не поедет, Лягарп ликовал: «Вот спасибо, хорошо, положите в чемодан!»

— Катуар, а у кого ключи от квартиры?

— У меня, успокойся. Все у меня. Ты ведь не сбежишь от меня раньше?

— Бесишь, бесишь!

— Тогда продолжай, не отвлекайся.

— Продолжаю. Медики сказали, что петербургской зимы больная Елизавета Алексеевна не выдержит, нужно перевозить ее на юг. Вариантов было много: Италия, Крым, юг Франции. Остановились на Таганроге, городке тихом и унылом. Зато там точно никто бы не докучал императрице протокольными встречами. Было начало осени 1825 года, Александр с удовольствием бросил дела и отправился в Таганрог раньше супруги, чтобы подготовить все к ее приезду. Сейчас, на пороге смерти, у них установились самые нежные отношения. У императора не осталось никого ближе его Lise. Две их дочери умерли — одна во младенчестве, другая в раннем детстве. За год до поспешного отъезда в Таганрог от чахотки сгорела шестнадцатилетняя Соня Нарышкина, дочь Александра от дуры Марии Нарышкиной. Соню он очень любил, навещал почти каждый день. И когда услышал слова «Ее больше не существует», ему показалось, что он, император, властитель половины мира, стал маленьким, ничтожным карликом.

В Таганроге для царя и царицы выделили дворец градоначальника. Дворцом назывался одноэтажный особняк со множеством маленьких комнаток. Александр выделил себе две, остальные — для жены. И ждал ее в нетерпении. Он выехал со свитой встречать кортеж Елизаветы на почтовую станцию Коровий Брод…

— Внимание! Пассажиров, следующих рейсом 6666 до Сочи, просят пройти на посадку.

— Не слушай ее, — Катуар целует мой висок. — Боже, ты даже вспотел! Рассказывай дальше. Без тебя они не улетят.