Алексей Беляков - Пепел и песок

— Не был.

— Любой русский должен хотя бы раз побывать в Италии.

— Я не русский. Забыл?

— Неважно. Поедете на море. Нет, не надо про море… Бух! Чем еще тебя заманить?

Бух берет свою вилку и оглядывается:

— Интересно, пельмени еще остались?

Я выхватываю вилку из его долговязых пальцев, бросаю в сторону. Звона не будет, не ждите: здесь вам линолеум, а не каменный пол бойлерной. Бух безмятежно поднимается, в несколько шагов настигает беглянку, поднимает ее, рассматривает, как экспонат. Вытирает салфеткой, которую подносят трогательные руки студентов, убирает во внутренний карман. Возвращается, но не садится, смотрит на меня, улыбается:

— Саша, мне не нужны твои гонорары. Я не буду твоим консультантом. Я ученый, и все. А ты занимаешься убийственным ремеслом, прости за мою еврейскую прямоту. Как я могу участвовать в этом?

— Бух, это сценарий о Федоре Кузьмиче. Это будет хороший фильм, никаких блондинок, никаких турбочекистов…

— И поэтому ты сразу завел разговор о больших деньгах? Ты живешь в своем причудливом мире, но мне там не место. У меня дети, пельмени, добрая Елизавета Алексеевна, баскетбол в старом спортзале. Мне здесь очень уютно.

— Бух! Спаси меня. Будь милосерден, как Старец.

Бух смотрит в окно и читает по каплям дождя:

— По воспоминаниям одного из тех, кто посещал Старца, он своеобразно реагировал на праздные с его точки зрения просьбы. Его просили иной раз помолиться о добром урожае, о хорошем приплоде скотины, о выгодной сделке на ярмарке. И тот отвечал загадочными звуками.

— Какими?

— Гур-гур.

Едем домой, мой верный Бенки. Посмотри в лицо этому троллейбусу, он похож на тупую девочку. Не согласен? Я не спорю. Сентябрь. Мокрые кеды. Я отвлекаюсь от сути. Пока вращается твоя мужественная цепь, Бенки, за кадром раздается голос героя. Нет, не героя. Персонажа. Примерно такой монолог.

Может быть, по дороге нам попадется мечтатель-хохол на КАМАЗе с бестолковыми тормозами. И тогда мы с тобой успокоимся, Бенки. Перестанут мучить Старец и головные боли. Нас похоронят в одной могиле, неподалеку от Ами. На гранитном памятнике пьяный гравер выбьет кривой вензель ENDE. Йорген положит четыре гвоздики. Две мне и две тебе.

— Ты размяк, — отвечает мне Бенки (заговорил наконец!) — Разозлись. Только тогда ты сможешь писа΄ть. Разозлись!

И теперь я зол, как в лучшие годы. На Буха, на Йоргена, на пух тополиный, на левую ногу, на вид из окна.

Теперь я знаю, с чего начинать сценарий о Старце.

Встаю у бюро, отодвигаю пустую черную вазу. Набросаю эскиз без песка. Поскрипи ноутбук, разомни свои силиконовые чресла.

1921 год. В Петропавловском соборе большевики вскрывают гробницы итальянского белого мрамора — добыть царское золото и пустить его на хлеб для голодающего Поволжья. Следуют методично, под присмотром бодрого комиссара ГПУ — начиная обратный отсчет, с Александра Третьего. Миновав Второго и Николая Первого, свергают мраморную крышку с усыпальницы Александра Первого Благословенного. Но внутри пустота. Серебряный гроб есть, а покойника в нем нет. Сторож собора, зябкий кашляющий старичок припоминает легенду: не умер Благословенный, а ушел скитаться в Сибирь, назвавшись Федором Кузьмичом. Комиссар матерится: «Каким еще Кузьмичом? Где труп? Все должно быть по описи! Нам Феликс голову оторвет за пропажу царя!» — «Я ж говорю, — кашляет старичок. — Ушел».

Левая нога посылает забытый привет, тихо стонет. Держись, нога, будь человеком! Мы должны это сделать. Потом тебя можно будет ампутировать и отправить на изучение доктору Канибаллу Львовичу, любителю полакомиться чужим мозгом.

Но опустим глаза к монитору, где в соборе мерзнут недоуменные большевики с ломами в руках. Посмотрю на их лица еще. А после такой экспозиции можно уже возвращаться в год 1825, в ту последнюю осень.

Звонок в дверь. Да, динамичный монтаж. Надо все ускорять. Приближаться к финалу. Заветному вензелю Ende.

Здравствуй, дворник-таджик.

— Хозяин, ты песок вчера просил, я принес.

Он протягивает разбухший целлофановый пакет, улыбается, сверкает зубами, которым завидует весь кишлак Вешняки.

— Ты кошка завел, да? Тут отличный песок, кошка срать хорошо будет.

— Нет, это для царя.

— Кого?

— Спасибо, сколько с меня?

— Э! Может, велосипед продашь, хозяин?

— Бери.

— Ты честно говоришь?

— Да. Забирай. Денег не надо. Не надо.

— Ой, хозяин! Я тебе еще сто мешки песок принесу!

Глажу Бенки по голубому хребту. Прости, верный Бенки, я предал тебя. Отдаю басурманам. Но ты должен служить, ты не можешь иначе, а я отныне плохой хозяин — не дотянусь до твоих педалей, не удержу твой руль. Ноги обрублены, руки тряпочки. Головастик. Ужастик. Триллер-шмиллер.

Дворник выводит Бенки за дверь, тихо поет:

— Ой, какая машина! Я теперь самый лучший. Я жениться могу.

— Остановись!

Самый лучший таджик замирает со свинцом в оранжевой спине. Оборачивается, сморщившись. Из последних сил выдыхаю:

— Только умоляю: смазывай цепь!

Просыпаюсь от блеска звезд. Разглядываю их на своем потолке, пытаюсь считать — бесполезно, сбиваюсь. Сегодня почти до рассвета я писал сценарий о Старце. Пока аккумулятор не покраснел и глаза не свернулись. Бенки! Бенки! Ах, прости, ты уже далеко. Я один. Хотя нет — в фальшивом секретере еще прячется стальная Брунгильда.

Надо перечитать, что случилось за эту ночь. Когда я осмелился выйти на площадь без горсти песка в левой руке.

Название — «Гур-гур», остроумно. Как говорил когда-то Йорген — название фильма — последнее дело, если придумать его сразу, можно все испортить.

Читаю.

Пропускаю ИНТ, НАТ, описание группы в соборе.

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ (тяжело дыша) Ишь, какой мрамор тут у них. (Второму рабочему.) Давай, там ломом поддень!

Вставив два лома в образовавшуюся щель между крышкой саркофага и стенкой, они, кряхтя, сдвигают мраморную плиту. Старик-сторож забивается в угол, смотрит оттуда затравленно.

КОМИССАР (помечая что-то в блокноте) Первый. Александр. Посмотрим, что у этого за драгоценности. Вынимайте гроб!

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ Покурить бы, а? Умаялись.

КОМИССАР Гроб откроете и курите себе. Пока я опись составляю.

Рабочие с трудом поднимают тяжелый гроб, комиссар ходит вокруг, осматривает его.

ВТОРОЙ РАБОЧИЙ Помог бы!

КОМИССАР На пол ставьте! (Оглядывается.) Видела б меня моя мать сейчас (усмехается). Всеми царями командую. Все у моих ног валяются. Вот вам натуральный материализм в действии.

Сторож качает головой. Изнутри александровского гроба раздается тихий стук.

КОМИССАР Что это?

ПЕРВЫЙ РАБОЧИЙ (крестясь) Не знаю, господин… ой, товарищ комиссар…

ВТОРОЙ РАБОЧИЙ Так бывает. Там же всякая химия идет помаленьку.