Александр Кабаков - Старик и ангел

После первого сезона на плоском как стол и бесконечном пляже,

среди веселеньких, громких немецких пенсионеров и всегда доброжелательно пьяных датских работягв сплошной татуировке на необъятных бицепсах и спинах,

под легким ветром, смягчающим ровную, без колебаний, жару,

с частыми вечерними поездками в старый город, сохранивший дух древних оккупантов-арабов, полный недорогих, но очаровательных кофеен и очень привлекательных магазинов, —

словом, se ñ ora Olga задумалась о покупке квартиры в одной из этих прелестных пятиэтажек — вспомнив русское слово, она вспомнила и его значение. Сходства между этими человеческими жилищами, с пальмами в кадках на лестнице и вечным запахом кофе из-за каждой двери, и оставшимися где-то в темном и сыром пространстве руинами, с разрушенными подъездами и давно настоявшимся запахом мочи, не было никакого — а слово вспомнилось. Так можно и золотистого йорка, гуляющего на руках хозяина неопределенного пола где-нибудь в Марэ, и бездомного драного кобелька, коротающего недолгую жизнь между помойками и прикармливаемого добрым таджиком, — обоих назвать собакой…

Однако, поразмыслив как следует, Ольга от идеи покупки отказалась. Ее влекла всякая недвижимость, но более всего она мечтала о квартире в Париже, пусть небольшой, но в приличном аррондисмане. Конечно, город за последние годы стал ужасным, юные хулиганы в военных куртках и пестрых платках, ждать от которых можно чего угодно, захватили его почти полностью, — тем не менее он привлекал ее, как всякую русскую женщину, которую Париж не привлекать не может. Однако, чтобы купить квартиру — что в Париже, что даже на недорогом курорте, — нужны были более, чем ее «основные средства», а взять их было негде. К тому же она привыкла к сумме на своем счету, наследству отца Василия, и никак не могла бы смириться с уменьшением этой суммы. Деньги она любила немногим меньше недвижимости…

В общем, она решила квартиру на Майорке не покупать.

И оказалась права, так как во второй ее приезд произошло событие, сильно изменившее ее обстоятельства в целом.

Прилетев с пересадкой в Барселоне, Ольга взяла такси, назвала адрес — она уже знала порядочно испанских слов — и через двадцать минут, открыв дверь своим, полученным по почте из агентства, ключом, вошла в знакомую квартиру.

В прихожей стояли чужие, чрезвычайно дорогие и очень старые чемоданы, а из гостиной доносились голоса — мужской, точнее дребезжащий стариковский, и женский, еще более старческий, скрипучий и слабый. Разговор прервался, потом сменился двухголосым заполошным криком, и в прихожей появились двое.

Женщина была похожа на птицу огромным тяжелым носом и маленьким, почти несуществующим телом. Тело болталось в дорогом и слишком жарком для Майорки летнем костюме — Ольга не смогла определить на глаз имя кутюрье, но что куплено это было в хорошем магазине, сомнений не вызывало. Лицо старухи было раскрашено и напоминало венецианскую маску, но из-под краски на лбу и на щеке выступали темно-коричневые, выпуклые, словно приклеенные, пятна.

А мужчина выкатился в кресле с высокими колесами и какими-то механизмами, выступавшими сбоку и торчащими сзади, из-за спинки. На нем были шорты и рубашка с короткими рукавами, все чрезвычайно убогое, будто вынутое из бака, где по пять евро любая тряпка. На ногах-палках, совершенно лишенных даже намека на мышцы, были черные, свернувшиеся в валики носки и тряпочные туфли-альпаргаты. Впрочем, на тонкой, как засохшая ветка, руке болтался золотой “ Rolex ”, совершенно очевидно не поддельный, а на совсем бесплотных пальцах — обручальное кольцо и фамильный перстень, тоже не из копеечных. Голова старика была гола, как сердцевина большого ореха, и напоминала ее формой. На коленях инвалида лежала уродливая шляпа из нейлоновой сетки, точно такая, какие носили советские пенсионеры лет тридцать назад.

Старики отчаянно гомонили, переходя с французского на испанский и обратно. Однако Ольге удалось понять, что их рейс в Париж вчера отменили, потому что здесь был ураган, о, мадам, вы не представляете, это было кошмарно, и даже повалило две пальмы на соседней улице, а теперь они уезжают, вот-вот придет машина, потому что их самолет через час…

Вот, собственно, и все.

В Париже они встречались сначала раз в месяц, потом раз в неделю, потом едва ли не каждый день — Ольга не ленилась ехать поездом до Сен-Лазар, потом в метро, потом пешком до кафе возле Оперы и слушать двух очень старых и не очень умных людей. Главным событием их жизни были проводы старика на пенсию — о, Ольга, вы не представляете, там был весь банк, из других отделений все пришли туда, где он проработал тридцать пять лет, на Одеон, и ему подарили эти часы, и даже вице-президент пришел, вы не представляете, он поцеловал мне руку, хотя теперь это, знаете, не принято, и сказал… Тут у обоих на глазах появлялись слезы.

Потом Дениз положили в больницу, потому что рак стал развиваться очень быстро, и Ольге пришлось переехать к Леону, в их квартиру. В конце концов, не все может сделать сиделка, которую присылают иезуиты, — и Леон, и бедная Дениз были усердными католиками, и братья их не оставляли, но ведь нужен и близкий человек рядом…

К Дениз они ездили вместе, но на похоронах Ольга стояла в стороне, и родственникам оставалось только гадать, кто эта стройная дама в слишком шикарных темных очках и вообще в слишком глубоком трауре. Многие решили, что это из банка, — и очень хорошо, что они так решили, потому что пока им совсем ни к чему было знать о существовании Ольги в квартире Леона — в двух шагах от Конкорд. И огромная, просто огромная! Фамильная, естественно. Все там у них наследственное, и деньги, и дома — о тебе позаботились предки, а ты просиживай всю жизнь штаны в банке. В России получал бы сотни четыре евро максимум, а пенсию тысяч семь рублями и жил бы в малогабаритке в Капотне — или как там у них называются эти районы рабочих трущоб, уже не помню…

Через полгода после смерти Дениз Леон настоял, чтобы все было сделано формально, и даже, смирив свое католичество, предложил венчаться в русской ортодоксальной церкви, если Ольга этого хочет.

Но Ольга не настаивала, обошлось без венчания, зато все остальное было сделано юридически безукоризненно — не подкопаешься. Благо, не только во французском, на выдуманную двойную фамилию, но и в русском паспорте никаких свидетельств замужнего состояния m-me Olga не имелось, а на вид она была совершеннейшая вдова какого-нибудь m-r Kuznetzoff. Обошлось…

А Леон себе жил да жил, вполне твердо решив дотянуть до ста. Однако Ольге это не мешало: прижимистый во всех других случаях Леон готов был тронуть даже свой капитал — фамильный, конечно, но это не требовалось: капитал был такой, что одних процентов Ольге стало хватать на совершенно новую жизнь. К тому же продали квартиру в Пальме и ездили на испанское побережье, где останавливались в не очень дорогих, но и не дешевых гостиницах, — деньги за майоркинскую квартиру старик подарил ей: Ольга, ну, сделай мне приятное; она же не присоединила их к своим «основным средствам», а пустила на жизнь. Как говорится по-английски, easy come, easy going …