Алексей Серов - Мужчины своих женщин

Сразу все вспомнил.

Хлюпая ботинками, я поднялся по лестнице в гору, медленно пошел вдоль подковы Которосльной набережной. Снова был май, пиво кончилось, бутылку я выбросил. Дождь тоже перестал. Солнце без предупреждения ударило из-за тучи, и мокрый асфальт внизу задымился, ветерок погнал по нему волны пара. Это было чудесное, редкое зрелище.

И было вовсе неудивительно встретить сейчас, когда сирень цвела и пахла безумием, моего знакомого следователя. Он сидел, держа спину очень прямо, на одной из лавочек. Как солдат из роты почетного караула. От такой позы легко устать. Тщательно, со рвением исполнял он свой бессмысленный ритуал.

В петлице коричневого пиджака следователя гнездилась сирень. На лавочке стояли две бутылки пива — очень кстати. Казалось, он кого-то ждет. Уж не меня ли? Значит, пиво — приманка. Одежда его была сухой — только что пришел.

Следователь приветствовал меня кивком головы, я ответил тем же. Молча он сделал приглашающий жест. Я опустился по другую сторону пива.

Следователь избегал смотреть мне в глаза.

Понятно.

Мы молчали минуты две. В неподвижности мне сейчас оставаться было трудно, требовалось движение, но я терпел. Надо было убедиться-то.

Наконец он словно бы спохватился.

— Прошу вас, угощайтесь.

Я взял одну бутылку, достал нож, который всегда при мне… Бутылка устало испустила дух.

— Вам открыть?

— Спасибо, я сам, — сказал следователь. — Дайте мне…

Я передал ему нож и глотнул пива.

Хорошо.

Посмотрел вперед, на панораму Даманского острова. Там на берегу кто-то уже купался. Скоро здесь будет весело…

Почему следователь в перчатках? Ведь такая теплынь, вон люди купаются… Я взглянул на него еще раз и увидел, что он аккуратно укладывает мой нож в целлофановый пакетик для вещественных доказательств.

— Это как понимать? — спросил я скалясь. — Снова спектакль разыгрываете?

Он покачал головой.

— Нет. На этот раз все очень серьезно.

И убрал мой нож куда-то к себе во внутренний карман.

Глотнув пива, я сообщил доброжелательно:

— Я его очень хорошо отмыл. Да и ведь сколько времени прошло…

— Это заблуждение, — мягко возразил следователь, — что нож так легко отмыть от крови. Для этого нужны специальные растворы, а вы его наверняка в воде прополоскали, и все, так ведь? О, на этом многие, многие попадаются. Экспертам не составит труда… Так что, молодой человек, я считаю дело завершенным. Мне все ясно, кроме одного. Зачем вы ее убили?

— Пожалел, — сказал я честно. — Да, пожалел… Ну и что вы собираетесь делать теперь со мной? Отпустите?

— Арестую. Мы следим за вами уже неделю, мои ребята здесь. Лучше не пробуйте бежать.

— Ага, — кивнул я. — Ждите больше.

И, вскочив с лавки, перемахнул чугунный забор. Покатился вниз по крутому склону.

А я ведь от нее сначала ушел, пальцем не тронул. Когда она сказала мне, что больна СПИДом… Бродил где-то до ночи, пил водку… привыкал к новому положению вещей. А потом думаю: ну что ж, раз так, пойду к ней обратно. Чего уж теперь-то гоношиться, в самом деле? Победила, стерва. Иди к ней, бери свое. За все, как говорится, уплочено. И пошел. Уже темно было, а там на улице один фонарь на всю округу. Никто меня не видел. Я потихоньку через забор перелез… только к двери — а оттуда Гоша выходит, шатается, не видит ни хрена в темноте. Как он Виолу нашел? Наверное, проследил за нами, это было нетрудно. А может, просто знал. В общем, стою в палисаднике и почему-то чувствую себя рогоносцем. И закипаю медленно. Потом внутрь вошел, вижу: она там на кровати лежит, спит, или в отключке… Что он с ней творил… Только если думал, что отомстил ей — дурак. Она-то поимела гораздо больше. И лежала с такой загадочной улыбкой. Трахнула нас всех. Ну и я подумал: вот, самое время ей сейчас… Достал нож. Да и разошелся что-то… когда отпускаешь тормоза, такое иногда бывает…

Люди, сидевшие на соседних лавочках, видели, как в доску пьяный парень (и куда только смотрит милиция?), который долгое время разговаривал сам с собой, плавно поводя в воздухе руками — вдруг сорвался с места, перелетел через ограждение и покатился вниз по склону. Думали — убьется, здесь все-таки очень круто… Но парень внизу легко вскочил на ноги, отряхнулся мощным звериным движением и рванул к реке. Прямо в одежде он вбежал в воду и поплыл вперед, к острову. За три минуты пересек Которосль, выскочил из воды и скрылся в зарослях. Ободранный и гордый.

Все, теперь его не взять.

Люди сошлись во мнении, что о пьяных Бог заботится гораздо больше, чем следовало бы.

Прошлый век, девяносто шестой год, лето.

Подбегает ко мне на заводе начальник (назовем его, к примеру, Васей) и говорит:

— Значит, читаешь?

— Ага.

— А что читаешь?

— Да вот, «Бориса Годунова»…

— У тебя работы нет?

— Есть.

— Так чего ж ты херней занимаешься? Или к поступлению в Литературный институт готовишься?

Я говорю:

— Вообще-то это не херня, а Пушкин. И я в самом деле готовлюсь поступать в Литературный.

Тут у него глаза стали больше моих.

До экзаменов оставалось не более месяца — и готовиться, в принципе, было бесполезно. Однако я все же успел прочитать кое-что из русской классики восемнадцатого-девятнадцатого веков. Решил: а что, съезжу, на умных людей посмотрю, пообщаюсь. Может, и до экзаменов-то дело не дойдет…

Этот месяц я почти не спал, глушил кофе по-черному, читал каждую свободную минуту.

В институтском общежитии мне в соседи достались двое: мужик лет сорока и парень — мой ровесник. Мужика звали Анатолием, он писал стихи, а приехал с севера.

— Откуда именно? — полюбопытствовал я, расстилая на койке рваный и грязный матрац.

Я поднял брови в знак уважения.

Парня звали Олегом.

— Юрмала, — просто сказал он и брезгливо придавил каблуком голодного таракана, атаковавшего его баул.

— Знаю! — обрадовался я. — Прибалтика! У меня ведь там дед служил. В частях НКВД. За «зелеными братьями» охотился…

Олег промолчал. Как выяснилось, он писал и стихи, и прозу. Будучи по рождению русским, говорил с легчайшим местным акцентом и считал себя чуть ли не настоящим латышом.

— А ты откуда? — спросил меня Анатолий.

— Да тут недалеко, — сказал я, беря пример конспирации с него самого. — Четыре часа на электричке.

Первым экзаменом оказался этюд. Нужно было подтвердить, что ты — это именно ты, и никто не писал за тебя работу, присланную на конкурс. Следовало проявить свое художество во всей красе.

О чем я там писал, сейчас уже не помню. Помню только, что вышел из аудитории после пяти часов изнурительного корпения над бумагой с чувством глубокого неудовлетворения собой. В голове же сидела лишь одна мысль: «Ну, вот и все!»