Алексей Серов - Мужчины своих женщин

Через день поехал домой, разумеется, с Ярославского вокзала. Ехал в общем вагоне попутного поезда. Смотрел на людей, на беспокойных торговцев с тюками, на пьяных мужиков, едущих с заработков, на веселых солдат, возвращающихся из Чечни, на тихих старух, забившихся в уголок, и поневоле думал: нет, все врут нам, что вырождается русский народ. Поменьше надо телевизор смотреть! Просто мы собираем силы, сосредоточиваемся для более важных дел, без жалости сбрасывая лишнюю ношу. На нашей стороне — правда, так как с нами поступили несправедливо. И мы имеем сейчас что-то вроде легального права на несправедливость по отношению к другим, на агрессию против тех, кто хоть сколько-нибудь был против нас. Это же нормально. Столько, знаешь, в народе энергии, столько бесшабашной удали и, страшно сказать, постоянной готовности к новым потерям! Это значит: в запасе еще очень много сил. Хотелось бы, конечно, разумного руководства, да и неприятно, когда именно по тебе едет этот тяжелый каток государства, но… Что ж поделаешь. Приходится терпеть. Господи, пронеси!

Михеич, в общем, жду тебя, обо всем поговорим».

3.12.99

«Александр, который раз захожу к тебе и не могу застать! Соседи сказали, что твоя жена в больнице. Прости, я не знал. Позвони мне на работу, телефон знаешь. Помнишь, ты набирал на компьютере сборник моих стихов? Так вот, он скоро выходит. Я нашел деньги!!! Будет презентация и фуршет, как положено. Всем знакомым хватит по экземпляру. Звони.

Михаил».

22.12.99

«Михеич, привет! Извини, не люблю я телефон… Опять пишу, старая графоманская привычка… Кстати, слышал ты такой термин: «речевое существование народа»? Эта штука очень сильно развита в Японии, они все постоянно и непрерывно пишут друг другу что-нибудь: письма, поздравляют с праздниками и т. д. Говорят, это благотворно отражается на стабильности общества. Не мешало бы и у нас внедрить.

У меня все хорошо, жена, слава Богу, дома, деятельно готовится к Новому году, а где-то около этого времени у нас ожидается маленькая доча. Представляешь, как славно мы отметим Двухтысячный! Так что я все время дома и ходить по фуршетам некогда, да и лень. Но для тебя, ясно, сделаю исключение. Сообщи, где и когда. Молодец! Так держать!

На всякий случай заранее поздравляю тебя с Новым годом! Поздравь и ты меня! Наступают хорошие времена!

Александр».

Напоследок — еще несколько писем. Первое (приведу здесь отрывок из него) я написал другу в Латвию летом 2001 года.

«.. а что касается диплома — я действительно его получил. Не красный, конечно, а самый обыкновенный. Ну, да ведь я никогда и не стремился к красному диплому. Уже то, что дошел до выпускных экзаменов, считаю чудом. И вот оно произошло.

Сами экзамены были, в общем, полной профанацией. Сначала нас напутали, посоветовали готовить валерьянку и сердечные капли. А потом… сам знаешь. Списывание, подсказки и все такое прочее. Забавный эпизод был с Лузановым. Он пришел сдавать философию. И ему достался Кант. Дима вообще-то очень много знает, но, видимо, философия не его конек. Так вот, на все вопросы экзаменаторов он упрямо повторял, что Канта звали Иммануилом. Канта звали Иммануилом, твердил он, как пленный партизан на допросе. После ругани и увещеваний тройку ему все-таки поставили. Я по философии получил тоже тройку — не знал вообще ничего, да и приемщики, видимо, случились не в настроении… Было скучно и тягостно. Было только одно желание — чтоб весь этот театр поскорее закончился, и началась нормальная обыкновенная жизнь.

Зато защита дипломной работы была у меня, скажу откровенно, блестящей. Даже почти триумфальной. Я ничего такого вовсе и не ожидал. Сначала пытали поэтов, и все они более-менее благополучно защитились. Я думал, что теперь возьмутся за меня, но они принялись за бедную Машу. Лобанов сказал несколько добрых слов в ее защиту, что человек она молодой, небесталанный, и хоть рассказы ее сыроваты и переполнены всякой непотребной физиологией, но все-таки снисхождения она заслуживает. Начали выступать рецензенты — и просто размазали Машу по стенке. Особенно не понравилась им одна из сцен группового секса. Я у нее этого не читал, но судя по приведенным отрывкам — действительно получилось не очень. Машка расплакалась, кто-то побежал за водой, но в общем все завершилось успешной защитой — девушка получила даже четверку, а не трояк, как все думали. Вот тут-то и до меня дошла очередь. Я после всего этого уже ждал, что они меня специально оставили напоследок, чтобы вдоволь поиздеваться над моими рассказами. Дали знак в соседнюю аудиторию, и оттуда специально «на меня» явилось еще двое почтенных мужей. Я понял: дело плохо, но это вызвало во мне только злость. И я решил обороняться до конца, продать жизнь подороже.

Вначале, оказывается, нужно было рассказать кое-что о себе. Опять?! Ну, я рассказал… На фоне предыдущих мое выступление получилось совсем не официальным. Даже слегка развязным. Потом началась основная часть.

Лобанов сразу двинул всех (и прежде всего меня) по башке заявлением, что я — талантливый писатель. Вот это да!.. Не кто-нибудь сказал, сам Лобанов. Те рассказы, которые раньше он поругивал, оказались теперь хорошими рассказами. Да. Я, конечно, над ними поработал… Затем выступили рецензенты и прочие критиканы. И как принялись меня хвалить! Один за другим. Со всех сторон. Как у меня все хорошо да замечательно. Я не успевал отбиваться. Понимаешь, ни единого слова против, все очень здорово. В какой-то момент возникло подозрение, что они сговорились и издеваются надо мной, смеются. Но дело шло все дальше и дальше, и я понял, что они всерьез. Рецензентами у меня были Николай Евдокимов и Юрий Апенченко. Еще поэтесса Галина Седых. И Лобанов.

Вот. Уж не знаю, как так получилось, но получил я пятерку.

Вышел охладиться на улицу. И все как-то сразу переменилось. Статус, что ли, у меня появился другой? Я — талантливый писатель! Черт побери! А ведь только что все было совсем иначе! Слегка ошалев, стою и думаю: чего же мне теперь делать-то? А делать что-то надо, и немедленно, сам понимаешь. В воздухе носится ангел, вот тут, над самой головой, надо хватать его за вымя!..

Ну, прежде всего, конечно, я треснул водки (тут как раз пошла неофициальная часть). Лобанов и Евдокимов подходят ко мне и говорят: Александр, вы в каком Союзе писателей состоите? Я говорю: я, вообще-то, на заводе состою. Как, вы не состоите в Союзе писателей?! Надо срочно вступать. Мы вам дадим рекомендацию. У вас книжка есть? Нету, говорю, только газетные публикации. Ну, в крайнем случае можно и с этим, говорят они.

Тут я еще шарахнул водки. А как было не шарахнуть?

Когда подошла моя очередь сказать слово, я встал, поблагодарил всех, в особенности Лобанова, и тут чего-то потянуло меня на откровенность. Спьяну, конечно. Я сказал, что главное, чему научил меня Литературный институт — это осознание необходимости писать не от головы, а от сердца, и что отныне я буду работать именно так. Тут старушка Архипова, которая вела у нас практическую грамотность — помнишь — вдруг зевнула и сказала, что за окном чудесная погода. Ее слова были словно ушат холодной воды. Вот и спасибо, охладила пыл, а то не знаю, что бы я натворил дальше в таком-то состоянии. Иногда полезно бывает вот так — мордой об стол…