Борис Мещеряков - Там, где нас есть

— Ну не знаю, — Мэри сделала попытку изобразить незаинтересованность.

— Поехали, или я Дили приглашу, — спровоцировал рыжий.

И они поехали.

Клуб «Старая Бойня» сиял огнями и гремел басами. Маленький бар в уголке зала предлагал примерно полсотни напитков с фирменными и оттого ничего не говорящими никому названиями. Примерно половина носила в своем имени слово «дракон».

Мэри выбрала «Огнедышащий дракон», бармен уверил, что там нет ничего, что могло б повредить особе ее положения. Потом был «Синий дракон», потом «Красный дракон», потом просто «Дракон», а потом, кажется, опять «огнедышащий». И еще несколько драконов с забывшимися определениями. Вроде один даже алмазный.

А потом, по дороге домой, рыжий босяк королевской крови держал ее голову в ладонях под усиливающимся снегопадом и приговаривал что-то ласковое, поскольку в драконах все же оказалось что-то, что ей явно повредило, потом она умывалась в фонтане. Утерев затем лицо его платком с вензелем и пробормотав про себя: ну теперь, увидев такое, он обязан на мне жениться, как честный человек.

Не чувствуя холода, они бродили по Продольной, сворачивали на Поперечную, избегая Замковой, где караульный гвардеец мог бы заподозрить неладное, и опять шли по Продольной. И тогда она спросила:

— Слушай, а как тебя зовут? В школе-то все всех называли по фамилии.

Рыжий слегка скривился, замявшись, потом произнес:

— Ну вообще-то я Готлиб.

А принцесса Мэри сказала:

— Хорошее имя.

И почувствовала, как он вздохнул с облегчением.

Прямо через секунду, повинуясь внезапному порыву, она выдала свое сокровенное:

— А у меня последнее имя — Арборелла.

И Готлиб сказал:

— Да кто ж этого не знает.

Ей отчего-то стало легко-легко. Она как-то вдруг поняла, что он всегда любил ее, девочку из королевской семьи, а она всегда ждала его, гордого и независимого рыжего рыцаря, что он только что спас ее от дракона, даже от целого табуна всяких разноцветных и пары огнедышащих драконов.

И принцессе Мэри страшно захотелось всегда-всегда быть в древнем замке посреди старого города с черепичными крышами, отгородившись от огромного и шумного мира высокими замшелыми стенами, пререкаться по поводу меню и называть Готлиба Ваше Величество.

Снег перестал, а появившуюся луну медленно пересекло полупрозрачное облако, что-то напоминающее, неважное сейчас.

Они жили долго и счастливо, организовали международную программу по защите драконов от уничтожения, родили уймищу потомков обоего пола и умерли в один день. Но это было потом.

Стрепетов проснулся от непонятных ощущений в спине. Не то зудело между лопаток, не то отлежал, да, пожалуй, какое-то онемение, черт, надо б сменить матрас. Поерзав и прислушавшись к ощущениям, он подумал, что пора б уж вставать, раз проснулся. Сын где-то шляется, дочь в школе, жена ушла на работу. Свобода.

Почесав волосатый живот, он приподнялся на локтях и, скинув ноги прямо в тапочки, слез с кровати. Зудение не прекращалось, но стало как-то менее ощутимо. Отлежал, подумал Стрепетов. Сделав пару приседаний и несколько глубоких вдохов, Стрепетов решил, что с зарядкой покончено, и поплелся в ванную. Там, чистя зубы, он сделал на всякий случай попытку взглянуть, что же на спине не так. Маленькое зеркало ничего интересного не показало, Стрепетов напоследок оглядел в зеркале что возможно и, подумав «никто не молодеет», пошлепал в гостиную.

Рухнул на диван и, включив пультом телевизор, прислонился к спинке, что-то в спине напомнило о себе, шевельнувшись. Вот черт, все ж что-то не так, подумал Стрепетов и двинулся в коридор к большому зеркалу, укрепленному напротив входной двери. Повернувшись спиной и вывернув шею, он долго вглядывался в изображение. Кажется, у него какие-то уплотнения на лопатках. Сделал попытку ощупать, ничего не добился, предполагаемые уплотнения находилсь в «мертвой зоне», рука до них не доставала. Самую малость, но все же не доставала.

Чертыхнувшись, Стрепетов вернулся в спальню и оттуда набрал телефон знакомого доктора. Договорились на среду.

В среду, уже несколько обеспокоенный непрекращающимися неприятными ощущениями и ростом уплотнений на спине, Стрепетов явился в приемную доктора, отсидел положенное и зашел. Доктор по имени Славик предложил снять рубашку, повернул Стрепетова к свету, снял очки для верности и, нырнув головой наподобие грифа, приник взглядом к стрепетовской спине. Помолчав секунд десять, он выпрямился, произнес «да-с» и предложил Стрепетову одеваться, а сам уселся за стол.

Стрепетов оделся, присел на краешек гостевого стула и преувеличенно бодро спросил: ну, что там? Ожидая ответа «да так, пустяки» и одновременно внутренне подрагивая от возможного «рак у тебя, милый!».

Славик, пожевав губами и постучав пальцами по столешнице, обозначил воздевание пальца к небу и ответил как-то даже равнодушно:

— Ты не поверишь, но, кажется, у тебя там растут крылья.

Стрепетов сделал секундную паузу на осмысление диагноза и расхохотался, пристукивая ладонями по коленкам, пока его не остановила короткая судорога. Да, именно в спине, между лопатками, примерно посередине.

— И что ж мне? — тихо спросил Стрепетов. По щеке его катилась уцелевшая от недавнего приступа веселья слеза.

— Не знаю, — пожал плечами доктор Славик, — наверное, продолжать с этим жить.

По дороге домой Стрепетов размышлял о природе мутаций в окружающем мире. На миг мелькнула мысль «хорошо, что не рак», обжегши мгновенной же радостью, но потом размышления превратились скорей в тяжелые, чем радостные.

Крылья, да. Как птица для полета. Икар. Ариэль. Поэт Глазков в роли летающего мужика в старом фильме. Летать. Летать! Парить над землей, дыша небом.

Черт, как не вовремя все. Эти крылья. Что скажет жена? С деньгами туго, чтоб не сказать плохо, сын толком не работает, дочь толком не учится, в доме ремонт, машина не вылезает из мастерских. Лишний вес, наступающая гипертония, потенция колеблется от точки кипения к точке замерзания и обратно. Елки-палки, ему почти пятьдесят лет, на кой ему крылья? Зачем ему летать? А главное: куда ему лететь?

На этом вопросе Стрепетов отчего-то успокоился, подумав: найдется куда, было б на чем. А жена поймет. Всегда она его понимала — и теперь поймет. А удивлял он ее, бывало, и посильней.

Мысль о жене окончательно успокоила. Стрепетов ехал в пятом автобусе, глядел на людей за окном, на рекламные щиты и загорающиеся в окнах огни, задремывал и, задремывая, взмывал на некрепких пока и непривычных еще к полету крыльях с восторгом и ужасом в синее небо с белыми облаками. А жена с земли махала ему рукой и смеялась, юная и прекрасная, как всегда.