Роман Сенчин - Русские (сборник)

Действительно, автобусик стоял перед её домом, над дверью подъезда горел голубоватым светом фонарь, освещая две, наверно, удобные скамейки с резными спинками, на которых Валентине Петровне пока что посидеть не доводилось. Состарится, хм, может, и насидится. Два года, вообще-то, до законной пенсии осталось…

— Ладно, Геннадий, до завтра, — открывая дверцу, вздохнула Валентина Петровна. — Завтра в восемь часов.

— Да, да, — тоже вздохнул водитель, — как штык. — И, наверное, чтоб попрощаться на более приподнятой ноте, сказал вообще-то ненужное: — Я, как подъезжать буду, позвоню на сотовый. Хорошо?

— Конечно. Как всегда… Ну, счастливо.

— Спокойной ночи.

В этот дом, первый, построенный по-новому, отвечающий современным требованиям, семья Валентины Петровны переехала несколько лет назад. Тогда три комнаты плюс просторная кухня и лоджия казались пугающе необъятными, до тоски пустыми, тем более что, переезжая, почти всю старую мебель выбросили, а новая появилась не за один раз. И какое-то время любой резкий звук отлетал от стен пронзительным, острым звоном.

Но очень быстро квартира заросла даже не вещами, а беспорядком — торчащими отовсюду трубками газет, постиранным, высушенным, но не убранным в шкаф бельём, сыновьими дисками для компьютера, букетами засохших цветов, принесённых Валентиной Петровной с торжеств… И вспоминая в просторном и светлом подъезде об этом давящем хламе, Валентина Петровна каждый вечер чувствовала раздражение, даже злость накатывала на мужа и сына, которые не умеют создать уюта, не чувствуют в нём потребности. А ей некогда.

В редкие выходные она с утра давала себе слово посвятить день генеральной уборке, но в итоге её хватало только на то, чтобы перемыть посуду, приготовить что-нибудь необычное да вынести в мусоропровод самый уж откровенный хлам.

Сегодня, как только открылась дверь, на Валентину Петровну пахнуло пылью, кислятиной (опять суп в холодильник сунуть даже не удостоились!), засвербило в носу от застоявшегося сигаретного дыма (просила же столько раз курить выходить на лоджию или в подъезд!). И так захотелось ей швырнуть сумку, устроить разнос…

— Алексей!.. Никита!..

Подождала. Никто не появился в прихожей, хотя в комнате сына горел свет, а в зале бубнил телевизор.

Она стала снимать дубленку, морщась от мысли, что сейчас придётся согнуться, кряхтя распускать неудобную «молнию» на сапогах, тянуть за пятку с ноги…

Сын, как каждый вечер, сидел за компьютером. Сунув голову в массивные наушники, он беззвучно крошил из автомата каких-то монстров. Пальцы бешено метались по клавиатуре… Жутко было наблюдать за этим со стороны. Подойти бы, выдернуть из розетки…

— Никита! — теперь почти крикнула Валентина Петровна и в затылок неслышащему сыну стала бросать тоже, как ей показалось, чуть не криком: — Сколько можно, в конце-то концов?! Вот, дождались из армии!.. Ты на подготовительные записался?! До экзаменов два месяца!..

Никита вздрагивал, вжимал голову в плечи, но явно не от этих слов. Шелестели клавиши.

— Выкину компьютер этот к… к… в мусорку! — пообещала Валентина Петровна и откатила стеклянную дверь в зал. Волоча очугуневшие ноги, вошла.

В кресле кривовато сидел Алексей. Спал. По правую руку от него, на овальном журнальном столике — двухлитровая пустая бутыль из-под пива, на тарелке шкура и голова вяленой щуки. Голова смотрит пустыми, не по-рыбьи большими глазницами прямо на Валентину Петровну, пасть утыкана зубами-иглами… Никитка, когда был маленький, собирал щучьи головы — целую полку в его шкафу они занимали; особенно он гордился здоровенной, с боксерскую лапу, головой, и пасть у нее была раскрыта, как капкан какой-то. Никитка всем доказывал, что это не щука, а крокодил, спорил до слез, если не соглашались… Как-то, играя, он сильно проколол палец щучьим зубом, загноение началось. И ночью Валентина Петровна собрала головы и выбросила. Сын потом долго плакал, дулся несколько дней, ничем не давал занять опустевшую полку. С тех пор рыбу не переносит, ничего больше не коллекционирует; альбом с марками, который ему подарили, даже толком не открывал…

— Алексе-ей, — потормошила мужа Валентина Петровна; он приоткрыл глаза, выпрямил тело. — Опять?.. Иди в кровать давай.

— Да-а…

В последнее время раза два-три в неделю она заставала мужа вот так — дремлющим в кресле с пустой бутылью на столике. Поначалу возмущалась, начинала ругаться, но однажды Алексей как взбесился: «А что мне делать?! Тебя вечно нет, Никитка там у себя стреляет. Что такого-то? Смотрю телевизор, пива немного вот, чтоб расслабиться. После школы». — «Других занятий, что ли, нет? — перебила его тогда Валентина Петровна и кивнула на стеллажи с красивыми, по подписке приобретенными собраниями сочинений: — Почитал бы хоть. Или… ты историю своих манси совсем забросил. Дописал бы…» Но муж усмехнулся так едко и горько, что Валентина Петровна осеклась. Разговор прекратился.

Конечно, ничего ужасного, что муж выпивал вечером три-четыре кружки пива и задрёмывал перед телевизором, только всё-таки неприглядная очень картина, что-то унизительное в этом есть, безысходное. Как будто её Алексей больше уже ни на что, кроме работы в своей школе и такого вот отдыха, не способен.

— Давай, давай поднимайся, — снова подёргала его Валентина Петровна.

Муж, отдыхиваясь и потягиваясь, постоял возле кресла, ошалело повертел головой. Виновато-удивленно сказал:

— Что-то опять сморило… Сколько сейчас?

— Сколько… Первый час почти, — несколько брезгливо ответила Валентина Петровна. — Иди, ложись.

— Да мне… — Муж зевнул. — Мне ко второму уроку. — И покачиваясь, вздыхая, походкой циркового медведя посеменил в сторону спальни, но вдруг изменил направление…

«Куда он ещё?!» — кольнула тут же тревожная мысль Валентину Петровну. Досадливо морщась, взяла тарелку с остатками щуки, бутыль, бокал. Пошла на кухню.

Конечно, посуда не вымыта, на столе большая тарелка со следами курицы-гриль. Буроватые кости. На плите кастрюля со сваренным ею ещё в воскресенье супом… Нет, прибраться сил нет совершенно. Завтра, может, с утра…

В туалете зашумела вода, щёлкнула задвижка и послышались уже более твёрдые шаги.

— Сморило его, — почти про себя проворчала Валентина Петровна и стала снимать жакет. Потом, вспомнив, открыла висячий шкафчик, вытряхнула из бутылька две таблетки, бросила в рот. Запила водой из электрочайника. Никакой особенной пользы от употребления «Витатресса» она никогда не чувствовала, но аккуратно покупала его в аптеке, боясь, что без него сил станет ещё меньше…

Раздеваясь на ходу, медленно прошла в зал. К сыну заглядывать даже не стала — не выдержит, накричит, потом до утра будет в себя приходить. Пусть делает что хочет — двадцать два года уже. Поживёт — сам пожалеет.