Элизабет Страут - Эми и Исабель

Лицо человека, жаждущего одобряющей улыбки, еще долго стояло перед глазами доктора Берроуза, после того как тот ушел, закрыв за собой дверь. Доктора беспокоило, что и он сам тоже жалобно требует многого.

Настроение Исабель менялось с пугающей скоростью.

Она уже начала думать, что так было всегда, но она этого не замечала.

Нет, слава богу, подобное трудно не заметить: по дороге в универсам чувства собраны и уютны, словно ладно подогнанная одежда, а потом, когда подъезжаешь к дому, с чувствами покончено, потому что, пока ты идешь от машины, запах пакета с продуктами уже смешался с запахом весны и что-то смутное заскребло на душе. Честно говоря, это выматывало. Потому что минуты, когда появлялась надежда, что Бог рядом, когда что-то вспыхивало в душе и казалось, что она переполнена, сменялись вспышками гнева.

Например, один только вид корзины с грязным бельем Эми мог вызвать ярость у Исабель, ибо ей казалось, что это уж слишком. Исабель сама не понимала почему, ведь все эти годы ей было очень непросто растить дочь. Отчего же теперь ей кажется, что она теряет равновесие, идя по канату материнских обязанностей?

Тревоги, сплошные тревоги. Именно о них она говорила Эйвери Кларку однажды утром, сидя напротив него с пластиковым стаканом кофе, слегка подавшись вперед:

— Ребенок — это всегда волнения и тревоги, тревоги и волнения.

Но она сказала это, слегка утрируя, словно иронизируя над собой. Она улыбнулась, а уголки рта при этом опустились вниз.

— Да, разумеется, — сказал Эйвери с усмешкой.

Он откинулся на спинку вертящегося стула и начал бессвязный рассказ том, как его сын однажды вышел покататься на лодке с другом и до темноты не вернулся. Эйвери повествовал так долго (включая перерыв на кратковременный телефонный разговор), что Исабель начала задаваться вопросом, что делать со своим лицом; выражение вежливого ожидания уже вызвало нервный тик, но Эйвери в конце концов достиг финала:

— И когда он наконец появился в дверях, я не знал, то ли убить его, то ли обнять. — Эйвери рассмеялся и покачал головой. — Боже мой, как же я переживал!

— Конечно, — воскликнула Исабель, — разве с этим что-то сравнится?

Но Эйвери не слушал. Он опять засмеялся и покачал головой.

— Господи, — повторил он, — как я переживал!

Эми не могла думать ни о чем, кроме раскрытых губ мистера Робертсона: о его скользком, теплом языке, толкающем ее язык, о том, как сдавленный стон поднялся у него из горла, когда он сжал ее затылок рукой, и как щелкнула его челюсть, когда в какой-то момент он еще больше открыл рот, чтобы прижать язык к ее щеке изнутри. Живое теплое существо свободно распоряжалось у нее во рту. И как ей стало чуть легче, когда он наконец тихо сказал:

— Эми, тебе лучше уйти.

Она долго и неподвижно сидела в гостиной на диване, пока мать не вернулась домой. Это невероятно! Мистер Робертсон поцеловал ее французским поцелуем! Совершено невероятно. Настоящий французский поцелуй! Значит ли это, что он ее любит? Поцелуй был не очень-то любящим. Казалось, он был сам по себе и не имел отношения к Эми. Но это глупо, потому что, когда кого-то вот так целуют, это должно означать сильную любовь. Тем не менее, сидя в тихой гостиной, она чувствовала неловкость, почти печаль.

Утром это чувство исчезло. Она проснулась с ощущением мирной завершенности, как будто что-то главное в ее жизни разъяснилось. Она вымыла голову и расчесала волосы, пока они были еще влажными, хотя Исабель всегда говорила, что так делать не следует. Волосы высохли, стали глянцевыми, шелковистыми, их волны чудесно смотрелись на фоне розового свитера, надетого поверх голубого платья.

— Боже, ты очаровательна, — сказала Исабель, насыпая овсяные хлопья в миску.

Но к полудню очарование исчезло, в зеркале школьного туалета ее лицо казалось мертвенно-бледным. Ее волосы, так старательно расчесанные утром, теперь, точно невесомый пух, дурацки торчали во все стороны, как у только что проснувшегося ребенка. В придачу к этому безобразию, мистер Робертсон за весь урок ни разу не взглянул на нее.

Этого она не ожидала. Ни понимающего взгляда, ни мимолетной теплой улыбки. Хоть бы просто подмигнул. Ничего. Он вообще не смотрел на нее. Похвалил Джули Легуинн, тихую простушку с первой парты.

— Очень хорошо, — сказал он, заглянув к ней в тетрадь, — отлично! Вот девушка, которая умеет думать.

Когда прозвенел звонок, мистер Робертсон пошел к своему столу, а потрясенная Эми побрела в коридор в толчее мальчишек, спешащих в спортзал.

Стейси не было нигде. Ее не было в библиотеке, и она не ждала Эми в раздевалке в обеденный перерыв. Однажды, когда Эми заболела ангиной и осталась дома, Стейси позвонила ей в перерыве, чтобы сообщить про «долбаных дебилок», с которыми ей пришлось обедать. И теперь Эми, разыскав монетку на дне кошелька, пошла к выходу, где был телефон-автомат.

Стейси ответила после пятого гудка.

— Алло, — сказала она угрюмо.

— Это я, — сказала Эми.

Она увидела Карен Кин, которая прохаживалась в фойе, заложив руки за спину и задрав подбородок, как будто только что вылезла из бассейна, как те девушки в журнальной рекламе.

— Привет, — ответила Стейси без всякого выражения.

— Ты заболела? — спросила Эми, не отрывая взгляда от Карен Кин, которая посматривала на Эми, намекая кивками, что ждет телефон. — У тебя все хорошо? — Эми отвернулась к стене, держа трубку обеими руками. — Тут Карен Кин ждет телефон, — добавила она мягко.

— Мать ведет меня к врачу, — сказала Стейси.

— Ты больна? — снова спросила Эми.

— Просто мне надо к доктору, — повторила Стейси. — Скажи Карен Кин, чтоб пошла и трахнулась с флагштоком, и всей гребаной школе скажи, чтоб нажрались дерьма и сдохли.

Исабель допила кофе в кабинете Эйвери Кларка и наклонилась, чтобы выбросить пластиковый стаканчик в мусорное ведро. Она изящно скользнула рукой по бедру, и тут Эйвери сказал:

— О, Исабель.

Исабель взглянула на него, чувствуя себя настоящей леди, и к тому же весьма привлекательной леди (их беседа о родительских тревогах была такой славной, подумала она), и подняла брови вопросительно, сжав губы, на случай если помада размазалась.

— Я думаю, и давно думаю… — Эйвери нагнулся над столом, и Исабель сообразила, что он собирается сказать нечто, не предназначенное для посторонних ушей.

— Да? — Она сидела на краешке стула, склонившись к собеседнику, давая ему знать выражением лица, что, конечно, она умет хранить тайны.

— Ну, я просто подумал, — сказал Эйвери, — что мог бы этим летом подыскать у нас работу для Эми.

Брови Исабель снова поднялись, она наклонила голову с воодушевлением.

— Не то чтобы Дотти Браун на этой стадии скрывала это от сотрудниц, — сказал Эйвери тихо, все еще наклоняясь к ней, быстро взглянув сквозь огромные очки на женщин, сидящих за столами, — но, вероятно, ей будет нужен отпуск. Кажется, ей необходима операция. Женские дела, — добавил он беззвучно, одними губами.