Элизабет Страут - Эми и Исабель

— Разве это не прекрасно, — сказала миссис Вилрайт (никто не слушал, это был последний урок перед обедом, и класс на последнем этаже был раскален), — вообразить нарциссы, устало склоняющие головки на камни?

Эми взглянула на нее и отвернулась. Две мысли появились одновременно. Она никогда не станет учителем, как бы мать ни хотела. И после школы она пойдет к мистеру Робертсону и будет умолять его снова стать ей другом, потому что сегодня утром на занятиях он опять не обращал на нее внимания. Она впала в панику, и самое обычное стало казаться невероятным: миссис Вилрайт — ожившим трупом, а одноклассницы (Мэрианн Бамбл написала на соседней парте одними заглавными: «ВОРДСВОРТ ТРАХАЛ СВОЮ СЕСТРУ») — скопищем всевозможных существ. Эми охватил ужас.

Но в Ширли-Фоллс были и счастливые люди. Учительница испанского, мисс Ланьер, например, этажом ниже в учительской широко улыбалась, наливая себе чашку кофе. Или директор Ленни Мандель, который пригласил ее на ужин к своей матери.

— Вы такие прекрасные женщины, — сказал он. — Уверен, вы подружитесь.

А жена Эйвери Кларка Эмма получила этим утром счастливое известие, что их старшенький принят в Гарвард. Она уже позвонила всем и лежала на кровати, раскинув руки и шевеля пальцами ног в колготках. Миссис Эррин, жена дантиста, была счастлива, потому что купила туфли на распродаже и потому что ее муж после встречи со своим бухгалтером тоже был счастлив.

Так что по всему городу в наличии были самые разные варианты счастья, большого и маленького, включая добросердечный смех Дотти Браун и Толстухи Бев, которым они обменивались, сидя в конторе (по поводу свекрови Дотти Браун), — смех женщин, знающих друг друга много лет, понимающих друг друга с полуслова, с полувзгляда. Они обе, отсмеявшись вдоволь и все еще хихикая с искорками в глазах, чувствовали неостывающее тепло человеческой дружбы, уверенность, что каждая из них не одинока.

Она вошла в класс после уроков и увидела у доски Джули Легуинн.

— Эми? — сказал мистер Робертсон. — Хотите со мной поговорить?

Она не ответила, и он сказал:

— Садитесь, мы почти закончили.

Когда Джули Легуинн ушла, равнодушно взглянув на Эми, мистер Робертсон глубоко вздохнул и сел рядом с Эми.

— Ну, — сказал он, откинувшись на спинку стула и скрестив руки, — как дела, Эми Гудроу?

— Отлично.

Они сидели, не говоря ни слова и друг на друга не глядя. Громко тикали большие настенные часы. Из открытого окна донесся вздох школьного автобуса, и ветерок принес запах лилий, которые буйно расцвели у входа в школу.

Наконец мистер Робертсон сказал:

— Пошли, я отвезу тебя домой.

И когда все казалось конченным и то, что изменилось в их отношениях, должно было остаться неизменным, мистер Робертсон остановился на обочине под деревьями.

— Давай пройдемся.

Они шли по слабому воспоминанию о том, что когда-то было дорогой в лесу, глядя на следы колес грузовиков, теперь поросшие сорняками. Пока мистер Робертсон не сказал:

— Я не должен был так целовать тебя, Эми.

— Потому что вы женаты?

Они с мамой уже бывали здесь, когда Эми была маленькой, — собирали дикие травы каждую весну: печеночницу, триллиум, аризему. Однажды они нашли венерин башмачок, о котором Исабель велела никому не рассказывать, чтобы никто не рвал такие редкие цветы.

Мистер Робертсон покачал головой и поддел камешек носком ботинка.

— Нет, мы разошлись. Моя жена вернулась к родителям.

Эми провела руками по платью, она не собиралась сообщать ему, что знает о разводе.

— Нет, — мистер Робертсон зашагал снова, а она за ним, — если кто-то узнает, что мы целовались, нас не поймут.

— Но как они узнают?

Он повернулся, быстро и внимательно взглянул на нее.

— Как узнают? — спросила она снова, глядя на него сквозь завесу волос. — Я никогда никому не скажу.

— Не знаю, — сказал он, — тебе ничто не мешает.

Они остановились. Эми стояла молча. Закричал козодой. Мистер Робертсон скрестил руки и смотрел на юную свою протеже, прищурив глаза.

А потом дождь зарядил на три дня, не переставая, противный дождь, стучащий по крышам домов, по машинам и обочинам. На парковке кругом стояли лужи, вода в них рябила, потревоженная водой, падающей с неба, так что лужи были похожи на пруды с беснующейся рыбой. Поток воды стекал с карниза на крыше школы, собираясь там, где водосточная труба была сломана, и земля под ней больше не зарастала травой, там не было даже грязи, все цвета стерлись, и от газона осталась одна слякоть.

Стейси торопливо вышла из школы, остановилась.

— Вот блин! — сказала она и, дернув Эми за рукав, скомандовала: — Бежим!

И они побежали, поднимая брызги на лужайке и парковке. В туфлях хлюпало, ноги промокли по самую попу, и даже с плеч стекала вода, пока они добежали до машины и бросились на заднее сиденье, повторяя с беспечным смехом: «Ну, блин! О черт, о боже, я вся мокрая!»

Машина — помятый желтый «фольксваген» — принадлежала старшекласснице по имени Джейн Монро, которая разрешала им курить в ней, когда идет дождь. Девочки удобно устроились на сиденье, подальше от капель, просачивающихся внутрь, и закурили. Родители выдавали Стейси деньги «на мелкие расходы»: косметику, украшения — на все, что, как они говорили, «придаст ей уверенности». Она купила два блока сигарет, один держала в школе, один спрятала под кроватью вместе с огромным пакетом шоколадок. И теперь девочки курили, держа в одной руке сигарету, в другой шоколадку, пока дождь барабанил в лобовое стекло.

— Я счастлива, — сказала Эми, и они улыбнулись друг другу.

— Да, — сказала Стейси, — это класс. Если бы в этой машине еще и унитаз стоял, было бы вообще отпад.

— А Джейн точно не против, что мы тут курим и сырость разводим?

Эми порылась в кульке с шоколадками.

— Ей до фени, — сказала Стейси, — она сейчас в грузовичке ее приятеля курит травку.

Стейси стала знаменитостью. Школа, оказавшись в столь неприглядной ситуации, старалась выглядеть современной, просвещенной, продвинутой. Даже учителя, далекие от передовых взглядов, сострадали юному созданию (всего-то пятнадцать лет!), которое, решили они, определенно стало жертвой насилия. Пожилые учительницы (среди них и добрейшая миссис Вилрайт) толковали в учительской о том, что такое случается только с «порядочными девочками», и это подразумевало, в свою очередь, что всякая девочка, способная расчетливо принять меры предосторожности, — явная проститутка.

Но кое-что еще витало в воздухе, вслух об этом не говорилось, но это «кое-что» играло значительную роль в доброжелательной атмосфере школы. Стейси Берроуз жила в Ойстер-Пойнте — респектабельной части города. Она не жила в Бейзине, ее родители не работали ни на фабрике, ни на заправке, ни на ферме. Отец Стейси был профессором в университете, психологом. Ее родители слыли интеллектуалами и жили в доме с мансардой, в качестве доказательства своего статуса. В иных районах города у кого-то, конечно, глаза на лоб полезли, но факт оставался фактом: отец Стейси имел определенный статус, и если они с женой невозмутимо приняли беременность дочери, то никому не хотелось быть заподозренным в ханжестве.