Элизабет Страут - Эми и Исабель

— Что будет, если поставить блондинку с ног на голову?

Арлин Такер, бывало, засмеется и скажет мужу:

— Эй, только без пошлостей! — Но казалось, никто на самом деле не считал шутку отвратительной, за исключением Исабель.

Она пыталась быть общительной и не хотела бы никому портить настроение, но это же просто не смешно. У брюнетки дурной запах изо рта — что в этом смешного? И еще одна шутка о метеоризме и колготках, такая, что даже сейчас Исабель краснела, вспоминая, как стояла, напряженная и беспокойная, с бумажной тарелкой фирменного картофельного салата от Бае Браун.

Она была абсолютно уверена: такие женщины, как Клара Уилкокс, Пег Данлап и другие, никогда в жизни не засмеются подобной шутке. Исабель подумала, и не в первый раз, что, если бы она стала учителем, как собиралась, все было бы совсем иначе. Эти женщины здесь знали бы, что она их круга. Они названивали бы ей по телефону, приглашали на ужин, беседовали с ней о книгах.

Хотя сейчас они говорили не о книгах, отметила Исабель. Они кого-то обсуждали, она поняла это по тому, как они прикрывали рты руками, а голоса были приглушенны и доверительны. Пег Данлап поймала взгляд Исабель и прервала на полуслове разговор с Кларой Уилкокс:

— Лимонаду, Исабель?

Благодарная Исабель встала.

— Это действительно ужасно, — сказала она, касаясь вспотевшего лба, — такая жара.

— Действительно ужас.

Она сжала пластиковую чашку и рассеянно улыбнулась женщинам, их разговор прекратился. Она отпила лимонад, прижимая чашку к губам, и взглянула на женщин с застенчивым ожиданием. Но на нее никто не смотрел, и Исабель довольно неуклюже вернулась на свое место. Пег Данлап что-то сказала Кларе Уилкокс, Исабель расслышала слова: «Сразу на маммографию» — и почувствовала такое облегчение — они говорили не о ней, — что чуть не встала, дабы присоединиться к группке и сказать, что, кем бы ни была та, нуждающаяся в маммографии, ей не стоит слишком беспокоиться, потому что девять из десяти опухолей оказываются доброкачественными. Во всяком случае, так утверждает «Ридерз дайджест» (вдруг она вспомнила голос Эми: «Ты ничего не читаешь, кроме своего идиотского дайджеста»).

Она сделала довольно большой глоток лимонада. Возможно, если она все допьет, то сможет вернуться к ломберному столу и упомянуть эту статистику — «девять из десяти». Но и не хотелось вести себя по-свински — термос был не так уж велик. В то время как она решала эту дилемму, Барбара Роули, жена диакона, та самая, что осенью прошлого года прошлась насчет разноцветных листьев и паслена, которыми Исабель украсила алтарь, вошла в комнату и хлопнула в ладоши:

— Ладно, девочки. Начнем, пожалуй.

Казалось нелепым обсуждать рождественский базар в такую жару. Но Пег Данлап напомнила им, что базар — самое большое событие в году и готовиться к нему надо загодя. Женщины кивали, промокая лбы платочками и обмахиваясь церковными программками, оставленными прихожанами на подоконниках в прошлое воскресенье. Нужны были добровольцы для киоска с выпечкой и сластями, Исабель подняла руку, и ее телефонный номер был записан.

— Я с удовольствием испеку парочку шоколадных тортов, — улыбнулась Исабель, — замечательный рецепт моей матери. Кислое молоко, ну, вы знаете.

Никто не улыбнулся в ответ. Клара Уилкокс неопределенно кивнула, а Пег Данлап, отвечающая за список, просто сказала:

— Исабель Гудроу, два торта.

Исабель притворилась, что просматривает записную книжку, и щелкнула замочком, закрывая ее. Сняла нитку с юбки и шевельнула ногой.

— Книги, — сказала Барбара Роули, которая в такую жару не выглядела так же хорошо, как обычно, под глазами у нее лежали темные круги. — В прошлом году мы совсем о них забыли.

Они с Пег Данлап тихо и быстро обсудили проблемы подкомиссий.

— Кстати, — сказала Клара Уилкокс, вытянув руку, — я разговаривала с Эммой Кларк. Она не смогла прийти сегодня, но она опять готова взять на себя венки.

Пег Данлап кивнула.

— Мы с ней тоже говорили, — сказала она, и Исабель, которая уже была раздражена, услышав имя Эммы Кларк, теперь увидела, что Пег Данлап быстро глянула на нее, а затем так же быстро отвела взгляд.

Пег Данлап знала. Исабель увидела это мгновенно, по этому быстрому инстинктивному взгляду. Она поняла, что Пег Данлап все знает.

Уже стемнело, когда она ехала домой. Через открытые окна доносилось стрекотание сверчков; проезжая по деревянному мосту поверх болотца, она услышала кваканье лягушки — глубокий горловой звук. Казалось, что ночной воздух стал чуть прохладней, он вливался в открытые окна автомобиля, а когда Исабель миновала ферму, запах скошенной травы наполнил ее трепетом, почти эротическим, какой-то смесью различных желаний, и слезы покатились по ее лицу, стекая на подбородок, а она не сопротивлялась чувствам и медленно вела автомобиль, положив обе руки на руль.

Она думала, что Эйвери Кларк в конце концов рассказал жене, что он видел в тот день в лесу, хотя и обещал Исабель хранить тайну. Она думала о дочери, и о своей умершей матери, и об отце, который умер, когда она была еще девочкой, и о друге отца, Джейке Каннингеме, который тоже был уже в могиле. Она спрашивала себя: что же случилось с ее жизнью?

«Красотка, красотка, чудо мое», — говорил отец, раскрывая объятия, когда она подходила к дивану. И он не притворялся. Врачи предупреждали мать Исабель, что она, скорее всего, не будет иметь детей (по каким причинам, Исабель не удалось выяснить), следовательно, рождение Исабель и было чудом, но за чудо надо платить, и какой-то маленький камень — гладкий, темный, слишком тяжелый для своего размера — с самого детства лежал на душе Исабель. Она никогда не называла его страхом, но это был страх. Потому что радость родителей, казалось, целиком зависела только от нее. Они были очень уязвимы, даже не подозревали, что, горячо любя, требовали такой же любви в ответ.

И однажды утром, когда Исабель было двенадцать лет, ее отец умер, сидя в машине на заправке, пока бак его автомобиля заполнялся бензином. Мать часто плакала потом без всякого повода. Иногда только потому, что тост подгорел, а Исабель жалела ее и скребла сковородку ножом. Мать плакала каждый раз, когда протекала крыша, и тогда Исабель сновала по гостиной с ведрами, поглядывая в окно, не прекратился ли дождь.

Она любила мать. Она посвятила себя ей. Подружки Исабель начали тайком курить или кататься после уроков с ребятами, но Исабель этого не делала. После школы она возвращалась домой, к маме. Она не выносила мысли о том, что маме будет грустно и одиноко.

Но обе они были одиноки, обе жили как сироты. И потому-то однажды майским днем, когда цвела магнолия у крыльца и первые пчелы стучали в окна, они обрадовались, когда Джейк Каннингем появился в дверях. Лучший друг ее отца, и они его не видели с самых отцовских похорон. «Вы должны остаться на обед, — сказала мать, ведя его в гостиную, — садитесь, садитесь. Как Эвелин, как дети?»