Джоди Пиколт - Особые отношения

Тем не менее я осторожна. Несмотря на то что многие школьные психологи не видят ничего крамольного в том, чтобы проводить личные беседы со школьниками за закрытой дверью, я двери никогда не закрываю. Моя дверь всегда остается чуточку приоткрытой, чтобы не было ни малейшего сомнения в том, что происходящее за ней — совершенно законно и это можно прервать в любой момент.

У меня широкий круг обязанностей: я выслушиваю тех учеников, которым просто необходимо, чтобы их выслушали; налаживаю связи с приемными комиссиями колледжей, чтобы они не забывали о нашей школе; поддерживаю тех, кто слишком робок и боится говорить; проявляю чудеса изобретательности, составляя расписания занятий трехсот учеников, которые все хотят изучать английский факультативно. Сегодня на моем диване сидит мама Микаэлы Берриуик — девятиклассницы, которая только что получила по социологии четыре с плюсом.

— Миссис Берриуик, — говорю я, — это еще не конец света.

— Я и не рассчитывала, что вы поймете, мисс Шоу. Микаэла с рождения мечтает поступить в Гарвард.

Что-то я в этом сомневаюсь. Ни один ребенок не вылезает из материнской утробы с четким планом, в какой университет отправит свое резюме, — выбор помогают сделать рьяные родители. Когда я училась в школе, термина «родители-вертолеты» еще даже не существовало.

— Нельзя позволить учителю истории, который невзлюбил мою дочь, запятнать ей характеристику, — гнет свое миссис Берриуик. — Микаэла с радостью готова пересдать экзамен, чтобы мистер Левин задумался над своей системой оценивания знаний…

— Гарварду все равно, что у Микаэлы по социологии. Гарвард больше интересует, готова ли девочка весь первый курс по-настоящему искать себя, узнать, к чему она склонна.

— Вот именно! — восклицает миссис Берриуик. — Именно поэтому она посещала курсы по подготовке к сдаче отборочного теста.

Микаэле еще два года учиться до сдачи вступительных тестов. Я вздыхаю.

— Я поговорю с мистером Левиным, — говорю я. — Но ничего не обещаю.

Миссис Берриуик открывает сумочку и вытаскивает пятидесятидолларовую банкноту.

— Я рада, что вы на моей стороне.

— Я не могу взять у вас деньги. Нельзя за деньги купить Микаэле лучшие оценки.

— Я не покупаю, — прерывает меня собеседница, натянуто улыбаясь. — Микаэла ее заслужила. Я просто… хочу выразить свою признательность.

— Спасибо, — отвечаю я, отталкивая протянутую банкноту. — Но я на самом деле не могу взять деньги.

Она меряет меня взглядом.

— Только не обижайтесь, — таинственно шепчет она, — но вы могли бы одеваться не так старомодно?

Я думаю о том, как подойду к Алеку Левину и попрошу его изменить оценку Микаэле Берриуик, когда слышу чей-то плач в смежном кабинете.

— Прошу прощения, — говорю я, уверенная, что это плачет десятиклассница, с которой я общалась час назад. У нее двухнедельная задержка, и парень бросил ее после того, как у них случился секс. Я хватаю коробку с салфетками — школьные психологи могли бы рекламировать «Клинекс» — и покидаю кабинет.

Однако плачет не десятиклассница. Плачет Зои.

— Привет.

Она пытается улыбнуться, но выходит лишь жалкое подобие.

После нашей злополучной поездки в Бостон прошло три дня. После выскабливания я в конце концов дозвонилась до ее матери, которая вернулась с конференции и встретилась со мной в доме Зои. С тех пор я звонила Зои бессчетное количество раз, чтобы справиться о ее самочувствии, пока она не сказала, что, если я еще раз позвоню и спрошу, как она себя чувствует, она положит трубку. Если честно, сегодня она должна была вернуться на работу.

— Что случилось? — спрашиваю я, заводя ее в свой кабинет.

И закрываю дверь.

Она вытирает салфеткой глаза.

— Я этого не заслужила. Я хороший человек, — говорит Зои, и губы ее дрожат. — Я пытаюсь быть доброй, удобряю землю и жертвую бездомным. Не забываю говорить «спасибо» и «пожалуйста», каждый день чищу зубы зубной нитью и на День благодарения помогаю на походной кухне. Я работаю с людьми, страдающими болезнью Альцгеймера, и людьми, страдающими от депрессии, с теми, кто напуган, пытаюсь привнести в их жизнь что-то хорошее, хоть что-то, о чем они бы помнили. — Она поднимает на меня взгляд. — И что я получаю взамен? Бесплодие. Выкидыши. Мертворожденного ребенка. Чертов эмболизм. Развод.

— Это нечестно, — просто отвечаю я.

— Как и прозвучавший сегодня телефонный звонок. Врач, та, из Бостона… Она сказала, что они сделали анализы. — Зои качает головой. — У меня рак. Эндометриальный рак. И — подожди, я еще не закончила! — это хорошая новость. Его диагностировали на ранней стадии, поэтому мне могут удалить матку и у меня все будет прекрасно. Разве не поразительно? Наверное, стоит поблагодарить, что я родилась под счастливой звездой. А что дальше? Мне со второго этажа кирпич упадет на голову? Или меня выселят из квартиры? — Она встает и начинает оглядываться. — Можете выходить! — кричит она стенам, полу, потолку. — Что за чертова версия скрытой камеры? Кто решил, что в этом году я многострадальный Иов? С меня хватит. Я сыта по горло. Я…

Я встаю и крепко ее обнимаю, обрывая на полуслове. Зои на мгновение замирает, а потом начинает рыдать, уткнувшись в мою шелковую блузу.

— Зои, я… — начинаю я.

— Не смей! — обрывает меня Зои. — Не смей говорить, что тебе жаль.

— Мне не жаль, — отвечаю я серьезно. — Я имею в виду, что, если взглянуть исключительно на вероятность, то, что происходит с тобой, означает, что я, скорее всего, в безопасности. Откровенно признаться, я очарована. Ты для меня — счастливый билет.

Ошеломленная Зои непонимающе смотрит на меня, потом с ее губ срывается смешок.

— Не верю, что ты это сказала!

— Не верю, что заставила тебя смеяться, когда ты, безусловно, должна была бы сетовать на судьбу и отрекаться от Бога и всего остального. Знаешь, Зои, из тебя получается отличный раковый больной.

Очередной смешок.

— У меня рак, — скептически произносит она. — На самом деле рак.

— Может быть, до заката у тебя обнаружат и гангрену.

— Не хотелось бы показаться завистливой… — отвечает Зои. — Я к тому, что, несомненно, кому-то необходимо пережить нашествие саранчи или свиной грипп…

— Термитов! — добавляю я. — Сухую гниль!

— Воспаление десен…

— Засорившуюся выхлопную трубу, — добавляю я.

Зои замолкает.

— Образно говоря, — замечает она, — отсюда-то и все проблемы.

От этой шутки мы смеемся настолько громко, что в дверь просовывает голову секретарша профориентационного отделения, чтобы удостовериться, что с нами все в порядке. У меня на глаза наворачиваются слезы, а мышцы живота начинают болеть по-настоящему.

— Мне нужно удалять матку, — говорит Зои, согнувшись пополам, чтобы перевести дыхание, — но я не могу перестать смеяться. Со мной что-то не так?