Альфред Дёблин - Горы моря и гиганты

Это случилось в день, когда первая разведывательная эскадра поплыла через океан: тогда-то здешняя земля и шевельнулась. С величайшим спокойствием поднялась Гренландия — земляной массив, раскинувшийся от Северного полюса до Атлантического океана. Поднялась как пробка, глубоко вжатая в воду, но вдруг отпущенная пальцем, который ее держал. Она ведь освободилась от неподъемного груза — фирна, глетчеров, срединного ледового щита. И потому поднялась легко. Поднялась над тяжелой вязкой массой (образующей внешнее ядро Земного шара), которая и подталкивала ее, пока она не заняла новое место. Целая страна с горами, равнинами, холмами, побережьем передвинулась повыше — и разодралась с севера на юг.

За несколько дней всё решилось. Гренландия, которая еще недавно была континентом, превратилась в два больших острова, разделенные мелководным проливом шириной в несколько миль. Дымящиеся острова медленно вырастали из воды. Потом снова на какое-то время исчезли. Западный, больший по размеру, был захлестнут глубоководным морским течением.

В ОГРОМНОЙ ОБЛАСТИ вокруг зоны огня — там, где свет был менее ярким, а жар не таким сильным — сама земля пустилась в странствие, чтобы приблизиться к знойному острову. Мир вокруг Гренландии, будто хотел потушить пожар, стал разрастаться по направлению к огненной зоне. Особого рода стена двигалась к гренландским островам — такая мощная, что почти изолировала их от моря. Из пограничного района к пылающему очагу устремилось гигантское скопление всяческих живых тварей. Оно — так же, как огонь и вода — вбирало в себя всё. Пронизывало собой воздух. Иногда оно казалось газоном, иногда, на протяжении многих миль, — пойменным лугом, иногда — лесом, воздвигшемся над морем: зеленым гористым островом, плавучим. Всё, что не обрело почву для интенсивного роста внизу, тянулось вверх, рассылало во все стороны посланцев, не прикованных к одному месту: живых существ, способных бегать летать плавать. Километровой толщины были слои растений, покачивающихся на поверхности моря, — пурпурных зеленых бурых. Там, где они приближались к более горячим лучам, слои эти становились столь плотными, что вода пробивалась через них только по каналам, а сверху они оставались сухими и набегающая волна захлестывала их лишь изредка.

На западе колышущиеся ламинарии разрослись до размера деревьев; лассонии достигали толщины человеческого туловища, их украшали багряные лиственные кроны со свисающими вниз ветками. На этих пропитанных водою лугах, в этих диковинных лесах вырастали и гибли многочисленные живые твари. Они запутывались в ячеях растительного мира. Стаями стекались на эти странные плоты. Плавучий луг поднимался и опускался, туго натягивался, снова опадал. С каждым новым подъемом — будто в результате выдоха — тысячи зародышей и мелких организмов выдавливались из него, падали в воду. Их тут же проглатывали другие твари, только что подплывшие или давно поджидавшие добычу. Морские леса и луга постепенно врастали друг в друга, становясь единым дышащим существом. Рыбы черви рачки пытались пропилить себе путь через листья и стебли; однако вес такого луга был чудовищным. Эти живые организмы оказывались раздавленными; жидкости, вытекавшие из них, смешивались с белым соком надломленных слоевищ, отмирающих листьев. В кольце, смыкающемся вокруг Гренландии, уже нельзя было отличить живое от мертвого, растения — от животных и почвы. Растения плотно прижимались к другим растениям, хватали медленно приближающееся животное своими усиками или цветками — и животное становилось их частью. Эти растения и сами со всех сторон щетинились всасывающими и опорными корешками. Волоски на их листьях, усики преобразовывались в хоботки щупальца челюсти; то были животные и растения одновременно.

На цветах сидели ракообразные существа. Сидели совсем тихо. Лишь порой ударяли хвостами по усикам растений, пытавшимся вокруг них обвиться. Обеими ногочелюстями — искривленными, как сабли — они вбуравливались в цветоложе, делали проколы на цветоножке, запускали туда свои жвала, сосали сок. У многих цветов были трубчатые венчики; серые рачки забирались в их обвертку, запускали тонкие жвала в завязь и добывали себе пищу из пыльниковых трубок. Иногда, на более рыхлых лугах, рачки не опирались о цветоложе конечностями, а покачивались, шевеля хвостом, над плавающей в воде чашечкой (как если бы сами были частью растения)', только если что-то теснило их, отрывало от цветка, они короткими вращательными движениями ввинчивались в него поглубже.

На растениях сидели и другие создания, пауки. Притаившись в пазухе листа, они начинали плести паутину, прикрепив ее к ближайшему стеблю. Попадались и каракатицы — диковинной формы тела со многими щупальцами, с закрытыми глазами. Мускулистая мантия застыла, туго натянулась, потому что отростки растений проникли в ее полость, разрослись там, — но животное еще живо. Его сердце бьется; в кишки попали споры; сердце медленно разгоняет по телу соки других живых организмов, других растений. Щупальца обвились вокруг слоевищ, листьев, почек, уцепились за медузу или морскую звезду; и каракатица высасывает пойманное животное, но за него уже ухватился и кто-то еще, превратив болтающееся щупальце медузы в собственный хоботок, или жало, или прицветник, или пыльниковую трубку.

Тонкие водоросли прорастали сквозь слизней, и такой слизень уже не был самим собой: пышный пук водорослей качался над желеобразным подобием цветоложа.

На освещаемых розовым светом гренландских островах — после того, как они поднялись из моря — все изменилось. Почвенный слой вода смыла. И обнажились слои, каменные породы, сформировавшиеся в древние геологические эпохи. Останки животных, семена, растения (осколки времени, отстоящего от нас на миллионы лет) опять подверглись воздействию света — правда, не того, что прежде. Это солнце, теперь изливавшее на горы равнины озера свое супер-тропическое тепло, обладало гораздо большей мощью, чем прежний далекий газовый шар. Под этим солнцем, низко нависшим над ними, все погребенные мертвые сущности начали восставать от смертного сна. Именно солнце их пробудило. Точно так же, как с теми машинами, которые исландские первопроходцы пускали по мостам, чтобы околдовать горы; или с изгнанником, к которому какой-то прохожий вдруг обратился на его родном языке; или с женщиной, во всем разуверившейся, которую кто-то внезапно обнял, ласково с ней заговорил; или с народом, который долго томился под чужеземным ярмом, а потом снова опомнился, внутренне обрел себя, и это счастье заставило его сыновей плакать: так же получилось с жарким розовым светом, изливающимся на руины первобытной земли. Свет обтекал эти руины, захлестывал, бурно ими овладевал. Проникал в их сердца.