Альфред Дёблин - Горы моря и гиганты

Первыми под землю переместились фабрики Меки (если не считать крупных лабораторий, уже много десятилетий работавших в подземельях). За ними последовали аппараты и фабрики. И наконец, в последнюю очередь, — те пришлые человеческие массы, которые какое-то время ютились наверху, во временных бетонных укрытиях, если не бежали обратно, на восток.

Здесь люди были отрезаны от неба. В этих многокилометровых теплых лабиринтах, вырубленных в земной коре, не существовало ни дня, ни ночи. Не пели птицы; не росли травы кусты деревья. Никто не вспоминал о снеге граде дожде ветре. Не менялись времена года. Бетонные плиты сдерживали — с боков и сверху — напор земляных масс. В безопасных сводчатых помещениях, в нескончаемых переходах разместились дома фабрики площади аллеи. Шахты и пещеры выжигались в земле. Кислород для дыхания вырабатывался машинным способом, потом его разгоняли по этим коридорам и шахтам, которые напоминали пузыри. Воду Темзы лондонцы принудили спуститься в подземный склеп: там она бежала вдоль аллей, над ней сооружали мосты. Широкой дугой пересекала река бетонный город, следуя по предназначенному для нее новому руслу. Под конец, запруженная, она падала с бетонной стены в долину, не облицованную ни бетоном, ни камнем. И просачивалась в глинисто-известняковые слои, не могла уже выскочить наружу; остатки ее пенящихся, все еще шумных вод обтекали по кругу городские предприятия, уходили в песок и щебень.

Солнечный свет сквозь землю не проникает. Но хитроумные лондонцы все-таки заманили его туда. Раскаленный газовый шар — Солнце, — конечно, по-прежнему пребывал невероятно далеко от Земли, в эфире, и представлял собой желто-белое огненное море, сражающееся с холодом космических пространств; но люди на Британских островах насмешки ради поймали его свет в зеркала и отбросили в глубину, на потеху праздношатающимся массам. Там он казался разреженным бледным бескровным, как лунный свет днем, и быстро умирал, заглушенный искусственными огнями (ослепительно-белыми или переливающимися всеми цветами радуги) на потолках подземных сводчатых помещений.

Глубоко под землей, в скалах близ южного побережья Британии, в районе Саут-Даунс [94] Меловая возвышенность в окрестностях Лондона. открылись просторные залы для развлечений. Вокруг этих каменных нор со временем вырос Медный город, названный так в честь занавеса в тамошнем театре. Большая часть города лежала во тьме, но его освещали с помощью гигантских прожекторов. В Медном городе была собственная полиция — из-за огромного количества преступлений, совершавшихся там каждый день. Туда непрерывно стекались человеческие потоки. Среди бывших поселенцев это место пользовалось дурной славой, потому что там совращали людей. Но и сенаторы, сколь бы безразличны ни были им судьбы горожан, снабжали полицию Медного города собственным эффективным оружием, потому что оттуда им грозил хаос. Люди западных рас, попадавшие в подземные города, вскоре становились неслыханно вспыльчивыми. Они больше не валялись целыми днями; в них, казалось, отчасти перетекала необузданность, свойственная сенаторам. Чужие алчные толпы нагнетали возбуждение еще больше. В увеселительных заведениях, в торговых пассажах, где непрерывно циркулировали мужчины и женщины, случались жестокие стычки, затягивавшие все новых участников.

Людям уже не хватало тех удовольствий, которые они могли себе позволить; массовые драки были формой возгонки кайфа. Сенаторам приходилось вмешиваться: затесавшись в толпу, они ударяли драчунов по рукам, по лбу, по ушам маленькими электрическими дубинками — оглушали их. Или же прокладывали себе дорогу с помощью серебряных перстней. При сильном нажатии кулаком из серебряного перстня на безымянном пальце выскакивало что-то наподобие язычка, не длиннее ногтя. В язычке была спрятана трубочка, крошечная капсула. Стоило воткнуть острый язычок в любое место на теле противника, в грудь бедро шею, и капля, выкатывающаяся из капсулы, приводила этого человека в состояние паралича. Если сенатор не отдергивал руку с кольцом достаточно быстро, он таким уколом убивал жертву. В противном же случае раненый через несколько дней приходил в себя, но не выздоравливал полностью: пораженная рука оставалась парализованной; если же укол попадал в грудь, пострадавший до конца своих дней страдал одышкой. Тем не менее полицейских боялись больше, чем сенаторов, которые лишь изредка появлялись — невидимые — в толпе и никогда ни во что не вмешивались, а только наблюдали. Ходили слухи, будто мужчины и женщины из сенаторского сословия наведываются в Медный город именно ради того, чтобы подогревать страсти толпы, ставить в опасное положение тамошних полицейских и наслаждаться зрелищем массовых побоищ.

В Медном городе находилась самая большая цирковая арена Лондона. На ней устраивались поединки с быками и львами. Чьи-то незримые руки швыряли на арену людей, что вызывало у зрителей ужас, смешанный с восторгом. Предполагалось, что такие жертвы — преступники или участники заговора против сената; но наверняка никто ничего не знал, ибо ни один человек живым с арены не возвращался. Бои с животными всегда происходили в полной темноте. В полной темноте выпускали на арену быков, по которым изредка скользил луч света. Но само могучее животное было ослепительно ярким. Ослепительно яркий бык выбегал в черное пространство, сам себя освещая. Лоб загривок и ноги ему покрывали особой светящейся пастой. То было вещество, которым пользовались актеры и о котором рассказывали удивительные вещи. Оно сильно отличалось от обычных блестящих эмалей, какими красили стены и целые подземные города: легко размазывалось, приставало к пальцам к одежде. Зрители, скованные страхом, сидели в полном молчании. Сверкающие животные мелькали в темном пространстве, которое под ними тоже слабо фосфоресцировало. Из уст в уста передавалась странная история, связанная с этим веществом. О бывшем бельгийском поселенце по имени Ибис, который позволил себя заманить в британский подземный город Лондон.

Ибис появился там с одной молодой женщиной, Лапони, которую отбил у другого. Она, как и он, с радостью окунулась в жизнь подземного города, услышала о светящейся пасте, которой пользуются на сцене актеры. И достала такую пасту себе. Но не стала намазывать на лицо и руки, как делал тот актер, от которого она ее получила. А подкрасила ею груди и провела линию вокруг сокровенного органа. Чтобы околдовать своего мужчину. Когда наступила ночь и он — в темной комнате — хотел приблизиться к Лапони, она от него ускользнула и очень обрадовалась, увидев услышав почувствовав его восхищение. Настичь ее он не мог и даже не видел, а видел только эти сверкающие груди и мерцание, исходящее из промежности. Лапони не позволяла ему слишком бурно на нее броситься, чтобы он не измазал лицо сверкающей пастой. Но в конце концов они возлегли; и пережили неописуемое блаженство. Ибис потом унес на своем члене часть этого вещества. Он был роскошным светловолосым фламандцем и не мог нарадоваться только что обретенной им новой силе. Ему хотелось опробовать эту силу и на других женщинах, однако от них он утаивал, откуда ее получил. Те женщины встречались с любящей Лапони, болтали с ней; специально об Ибисе разговор не заходил, но свои тайны они при себе не держали. И Лапони начала терзаться ревностью. Она пыталась удалить пасту со срамных губ, с груди; но это не удавалось, как бы отчаянно женщина ни мыла и ни терла себя. И когда ночью Ибис к ней приближался, она хотела укрыться спрятаться. Но он видел ее: видел сокровенный орган и груди. Она выбегала из дома, на темную улицу. И тогда прохожие на улице видели их обоих: бегущих мужчину и женщину; но на самом деле — не мужчину и женщину, а как летят по кругу, то разделяясь, то снова сближаясь, сверкающая щель женщины и подрагивающая оснастка мужчины. Лапони, когда оборачивалась, видела только Ибиса и не стыдилась себя; он тоже видел только ее и тоже себя не стыдился. Она вбегала в прихожую, хотела продолжать злиться. Но увидев, как они оба светятся в темноте, начинала смеяться: злиться на своего друга она не могла. Он слышал только ее смех. И они падали друг другу в объятия.