Альфред Дёблин - Горы моря и гиганты

С. 168. …с человеком, этим развращенным видом… Отсылка на Лк 9: 41: «Иисус же, отвечая, сказал: о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами и буду терпеть вас?» (и Мф 17: 17).

С. 172. Руины Ниневии… Ниневия — древний город в Ассирии, знаменитый своей библиотекой, разрушенный вавилонянами в VII веке до н. э. Освальд Шпенглер сравнивает с Ниневией (а также с Римом и Вавилоном) современные «мировые столицы» Берлин, Лондон, Нью-Йорк, Париж, предрекая им судьбу предшественников: «…рождение города влечет за собой и его смерть <���…> гигантский город <���…> требует и заглатывает все новые массы людей, до тех пор пока сам не придет в упадок, и не умрет в почти безлюдной пустыне». Гибель Ниневии неоднократно упоминается в Ветхом Завете.

С. 175. Лес, несомненно, рос прямо под их взглядами. Дёблин, возможно, опирался здесь на описания тропических лесов в книге Георга Швейнфурта «В сердце Африки» и другие работы путешественников по Африке. Литературными источниками могли послужить «Божественная комедия» Данте (тринадцатая песнь «Ада») и рассказ Густава Майринка «Растения доктора Чиндерелла». Но мотив этот для Дёблина очень личный. В «Трех прыжках Ван Луня» (с. 478) описывается такой сон:

Все решено и исполнено, радовался Ван. Он заснул счастливым. И ему приснилось, будто он стоит под сикомором, обхватив руками ствол. Над головой у него непрерывно разрасталась зеленая крона дерева; так что когда тяжелые ветви опустились, Ван оказался запеленутым, спрятанным в прохладную листву — и стал совершенно незаметным для тех многочисленных людей, что проходили мимо дерева и любовались его неисчерпаемой мощью.

В романе «Берлин Александерплац» в лесу происходит убийство возлюбленной Франца Биберкопфа, Мицци, и голос убитой остается как бы вплетенным в лесной шум (с. 467):

А вот и прогалина с покосившейся елью, все осталось так, как было в тот день… Я — вся твоя. Убита она, сердце ее убито, глаза, уста — все неживое… Пройдемся еще немного! Ой, не жми так — задушишь!..

— Видите вон черную ель? Тут оно и есть!

Мотив живого дерева встречается и в романе «Гамлет, или Долгая ночь подходит к концу», где он связан с мифом о Дафне (с. 431):

Дева убегала от охотника, но когда она поняла, что ей от него не скрыться, она стала деревом. Обратиться в дерево с корой, древесиной, корнями, ветвями, покрыться листвой и стоять недвижимо, безмолвно; медленно тянуться ввысь, деревенеть все больше и больше, пока в тебя не вопьется топор, которого ты уже не почувствуешь, который тебя повалит…

В другом месте романа сказано (об идеях профессора Джеймса Маккензи, стр. 247):

А потом он подсказывает простейший способ убежать от самого себя, а именно — превратиться в дерево, в полено. <���…> Впрочем, у нас есть выбор: можно стать также дождевой каплей, раствориться в дожде, принять его обличье. То есть выключить сознание, отказаться от своего «я», от воли, от мышления, от желаний — и тут якобы начинается истинная жизнь.

Примечательно, что в период работы над «Горами морями и гигантами» Дёблин написал для одной из берлинских газет заметку «О живых растениях» (Von lebendigen Pflanzen), в которой так рассказал о своем посещении ботанического сада:

Мало кто ходит в ботанический сад. Публика намного больше любит зоопарки. Животные ей ближе, понятней; <���…> Человек в зоопарке — среди своих. Растения — холодные объекты, они — исключительно красивы. И кто подумает о них, как о живых существах?! (Умолчим о камнях: никто и не замечает, что и в них скрыта жизнь, причем того же свойства, что и в животном, что и во мне.) Растения в высшей степени красивы: мы и думать не хотим об ужасном мире живых вездесущих существ, населяющих каждый уголок Земли, вплоть до вентиляционных труб. Осень. В аллее под моими ногами шуршат желтые листья. Кучки мертвых органов, отринутых деревьями, стоящими в этом саду. Пару месяцев они питали деревья <���…> ловили свет, поглощали газ, перерабатывали вещества. Похолодало — и дерево замечает это. Оно вытягивает остаток необходимых веществ из своих нежных органов, а затем избавляется от них. <���…> Дерево скидывает с себя <���…> эти тонкие инструменты, фантастически сложно и мудро устроенные: свои легкие, желудок, кожу — банальные «листья» под моей подошвой. <���…> Зимой у дерева иная жизнь. В темноте корни продолжают пить воду; вода и питательные соли поступают в дерево непрерывно. <���…> Я вхожу в ботанический сад. Идея создать подобный сад грандиозна сама по себе. Задуматься об этих безмолвно растущих существах и выставить их напоказ. <���…> в них есть что-то от <���…> пирамид, статуй богов, храмов предыдущих тысячелетий. <���…> Они — наши предшественники. Мы-то ведь произошли не только от обезьян. Вот они — <���…> первенцы Земли. Обладают ли они душой? И да, и нет. Наша «душа» — это особенный случай. Ибо бегущее прыгающее мускулистое существо одушевлено иным способом, нежели то, что укореняется, выпускает листья.

(Kleine Schriften 2, 317–319)

С. 178. Ионатан Хаттон… В самых ранних набросках этого персонажа звали Фридрих. Имя Ионатан, скорее всего, отсылает к истории дружбы царя Давида и Ионафана (1 Цар. 18: 1–4 и далее). Священник и полководец Ионафан упоминается в Первой Книге Маккавеев (9: 23 сл.).

С. 183.. .змея обвила ему руки и ноги. Намек на змея-искусителя, о котором рассказывается в третьей главе «Бытия». Ср. далее: «Не искусительница. Я не змея» (стр. 312) и описание секты змей, члены которой «носили на себе знак змея-искусителя из райского сада» (стр. 360).

С. 186. Я ее… снова родил, в муках. Похожий эпизод есть в романе Дёблина «Манас», написанном на материале индийских сказаний; там Савитри возвращает к жизни («рожает») своего умершего мужа, царевича Манаса:

А в статье «Исторический роман и мы» (1936) Дёблин говорит, что похожие отношения возникают между автором и его персонажем, которого автор на время как бы вбирает в себя: