Альфред Дёблин - Горы моря и гиганты

— Правда? Так это ведь хорошо.

— Почему ты такая смешная?

— Потому что потому. Рубашку я тебе не покажу.

Он отдернул руку, грустно сказал:

— Как ты со мной, однако…

Голос смолк, а Элина все прислушивалась: не скажет ли он еще чего. Но Ионатан молчал. Она потянулась к нему. Он лежал на спине. Она провела рукой по его лицу, почувствовала, как дрожат веки. О чем он думает? Им овладели воспоминания? Она перекатилась к нему, прижалась лицом. Тут его руки снова поднялись, он с силой прижал ее голову к своей, пробормотал ей в рот: «Коричневая!» И когда они выдохнули свое блаженство, когда спины их откинулись назад, Элина погладила его разгоряченное лицо. Он прикусил ее мизинец; она прошептала:

— Хочешь увидеть рубашку?

— Что мне до твоей рубашки? Что мне до нее? Ты — Элина.

— Почему ты не хочешь ее увидеть, Ионатан? Она красивая.

— Красивая. Верю. Но сама ты намного красивее.

— Я хочу показать ее тебе, Ионатан.

Она села на кровати, пошарила руками.

— Что ты ищешь?

— Хочу включить свет.

Свет уже сиял, белый, вокруг них и над ними.

— Сейчас покажу. Вот. Смотри.

Она сидела на краю кровати, голову повернула к нему. Густые каштановые волосы спадали вниз. Рубашка обтекала грудь, тело, плечи. Словно была влажной или сделанной из тончайшей резины. Зеленовато-голубым переливалась она по бокам; а на спине и груди местами оставалась тусклой, мучнисто-белой. Элина гордо улыбнулась, огладила себя. Рубашка слегка поблескивала; но на плечах блеск был матовым. Ионатан, почувствовав странную боль, рукой прикрыл глаза. Элина соблазнительно зашептала:

— Я сейчас сниму ее. Покажу тебе.

И очень бережно начала скатывать рубашку с тела, вверх. Ткань закручивалась, как если бы была резиновой пленкой. Подняв ее к горлу, Элина медленно, осторожно высвободила сперва правую руку, потом левую, наклонилась вперед. Пока она снимала рубашку, волоски в подмышечных впадинах зацепились за ткань; Элина взвизгнула, испуганно высунула кончик красного языка. Ионатан помог ей освободиться; она сразу крикнула:

— Дай сюда! Ты ее изомнешь.

У нее брызнули слезы; но он уже бросил рубашку за спину, на пол, и теперь гладил покрасневшую, слегка вздувшуюся кожу Элины.

— Пожалуйста, милый Ионатан, ну пожалуйста! Рубашка не может так лежать ни четверти часа, ни одной минуты. Я же люблю тебя!

— Если ты меня любишь, пусть она лежит где лежит.

— Дай мне ее! Дай!

— А если даже я ее изомну… Если… Смотри, Элина, что будет.

Но Элина так побледнела, стала похожа на наркоманку; красные пятна выступили у нее на лице. Он внезапно почувствовал, как сильно ее любит. И потому протянул ей ткань, а левой рукой, пока садился на кровать, заслонил от света глаза; рот у него приоткрылся. Томительно любил он ее; пока сидел с ней рядом, слезы застилали ему глаза. Он прижался к Элине, а она отстранилась. И как же она была счастлива, что держит в руках эту шуршащую ткань, легкую, как листок; на которую сразу, прижав к груди, дохнула. Она смотрела на Ионатана глазами, обведенными темным; скулы ее резко обозначились, тоже странно затененные. Она стояла в кровати на коленях, надевала на себя рубашку; от возбужденного хихиканья бока и выпяченная подложечная ямка подрагивали. Потом Элина растянулась на простыне, выдохнула: «Я так довольна».

Среди ночи Ионатан проснулся. Он видел во сне очень легкий мячик из птичьих перьев, хотел его схватить, но мячик неутомимо отскакивал от пола, сам по себе, желание завладеть им было несказанно мучительным. Мячик, подпрыгивая, удалялся от Ионатана, приближался к окну, которое отбрасывало в комнату яркое пятно света. Мячик был белым, почти неразличимым, он только посверкивал иногда на потолке, на полу, а Ионатан все пытался его поймать — этот бесшумный шарик из перьев. Проснувшись, Ионатан стал вслушиваться в темноту. Сердце бухало. С каждым ударом перед глазами возникали огненные круги, а по горлу будто ударяли молотком. Он отбросил одеяло. Элина громко стонала. Элина стонала. Шарила руками вокруг себя. Ионатан включил свет. Ее пламенно-красное лицо…

— Элина, у тебя что-то болит?

— Ох нет, мне хорошо.

И откинула голову, сама же вся изогнулась. Ионатан спрыгнул с кровати. Пока он поспешно одевался, она бросала на него летучие взгляды:

— Ты куда, Ионатан? У меня ничего не болит.

— Я принесу тебе попить. Тебя лихорадит.

— У меня ничего не болит. Врача я не хочу.

— Ладно, останусь здесь.

— Мне ничего не надо. Я чувствую себя хорошо. Но ты подойди. Побудь со мной.

Ее ввалившиеся испуганно-ищущие глаза…

— Все дело в твоей рубашке.

— Оставь меня в покое. Слышишь? Отнимешь рубашку, я убегу из дому. В чем мать родила.

— Я не буду отнимать.

— Поклянись.

— Хорошо.

— В мою ладонь.

— Да.

— А теперь поцелуй меня.

Их губы слились. Он плакал от неизбывной тоски. Ему вдруг вспомнилось, как прыгал тот перьевой мячик, как вспыхивал на фоне белого окна.

Пять дней ухаживал Ионатан за любимой. Он слушал, что она бормотала во сне: как обещала себе, что все снова будет хорошо; она, видимо, боялась умереть. Рубашка запускала тончайшие ростки в ее кожу; облупился очередной слой, из-под него замерцал новый, синий. Пока Элина лежала в полузабытьи, сияющая морская синева распространялась по ее груди, по плечам. Дыхание выравнивалось.

Глаза Элины со времени этой болезни сверкали. Ее движения стали соблазнительно-взбудораженными. Смех — более резким. Ионатан, обнимая ее, чувствовал себя глубоко растроганным, никогда не находил успокоения, не утолял до конца любовный голод. Когда они целовались, она засасывала его нижнюю губу, тесно к нему прижималась, колени под ней дрожали. Очнувшись, как после сна, Элина открывала глаза, смеялась и, хлопнув Ионатана по плечу, тут же куда-то убегала.

ЭЛИНА С ИОНАТАНОМ потехи ради прочесывали городской ландшафт. Разъезжали на смешной раскачивающейся и подпрыгивающей машине. Машина представляла собой кабину-короб на длинных ногах, похожих на стебли и обвитых металлическими спиралями. Ноги мягко подгибались и жужжали, соприкоснувшись с землей — как бы приседали, — но тотчас опять начинали жужжать и выбрасывались по диагонали, вперед и вверх. Кузнечиками называли такие машины, потому что у них, как у настоящих кузнечиков, были мощные задние конечности с надежным суставом-шарниром. Забирались в кабину либо по какой-то из двух передних, менее гибких конечностей, либо — сбоку — по одной из эластичных опорных ног, похожих на щупальца и смягчавших толчки. Сидя под пестрым полотняным навесом, Элина и Ионатан в своей приплясывающей повозке двигались по лесной дороге, и повозка как раз присела, чтобы перескочить ручей, который тек сразу за низкими зарослями кустарника. Они ничего толком не могли разглядеть, но, приземлившись, услышали под собой крик. Аппарат опять подпрыгнул, Ионатан свесился из кабины, чтобы посмотреть, в чем дело. Они, развернувшись, сделали крюк и рванули назад; Ионатан нажал на тормоз, машина жестко приземлилась в том самом месте, откуда прежде донесся крик. Там какой-то мужчина тащил к ручью женщину. Оба были в темно-зеленых костюмах — и на фоне травы становились заметными только когда двигались. Ионатан выпрыгнул из кабины; Элина хотела последовать за ним, но ей пришлось подождать, пока он завинтит потуже сочленения на ногах аппарата: став без пассажиров более легким и лишившись водителя, аппарат начал бы самостоятельно пританцовывать и разбился бы о какое-нибудь дерево.