Альфред Дёблин - Горы моря и гиганты

ОДНАКО КРУГ НАРОДОВ, к тому времени уже возродившийся и как раз начавший укрепляться, не сумел справиться ни с одним из двух очагов напряженности — ни с бранденбургским, ни с западно-американским. В лондонском сенате неожиданно появились американские представители. В этом охваченном подспудным брожением градшафте северо-западной Европы они чувствовали себя как дома. Их, как они объяснили, послали сюда из Вашингтона, для переговоров. Клокван был старшим из четырех медлительных мужчин, которые сидели на скамейках лондонцев, кутаясь в шерстяные накидки, и безучастно рассматривали улицы. Сидеть так они могли часами. Оживлялись же, только начав свою игру в палочки, за которой европейцы наблюдали с нескрываемым удивлением. С собой индейцы привезли рабов (метисов) и несколько женщин, постоянно жующих табак, которые повсюду ходили за ними хвостом, а во время переговоров лежали тут же, на циновках, укрывшись покрывалами из шкурок выдры и подперев голову рукой. С индейцами приходилось разговаривать в садах или в парке. Закрытые помещения, особенно в лондонских небоскребах, их пугали.

По распоряжению Фрэнсиса Делвила, лондонского сенатора, гостям, чтобы они согрелись, часто подливали вино. У Делвила, худощавого доброжелательного человека, лицо приобрело вяло-усталое выражение. Они сидели в осеннем парке, в Элдершоте [54] Город к юго-западу от Лондона. . Делвил меланхолично улыбнулся своим английским друзьям, прищурил глаза:

— Если я правильно понимаю, мы сейчас вновь оказались в том же положении, в каком были — позволительно ли такое сказать? — в давно прошедшие скверные времена. Во времена, когда Раллиньон… великий француз Раллиньон и Лойхтмар утверждали свою власть на континенте. Потом началась Уральская война.

— Кто же наш враг? — Круглолицый Клокван, игравший с темно-коричневыми сухими листьями (по его просьбе их свалили перед ним в кучу), смахнул упавшую на нос длинную седую прядь.

— Враг, Клокван? Определить, кто он, сейчас действительно трудно. Ты попал в самую точку.

— Я не уверен, что в этом состоит главная трудность. Мы прибыли из Америки, мы пролетали и вдоль западного побережья Африки. Мы видели там то же, что и у себя дома, может, даже отчетливее: то же, но в более ожесточенной форме. Градшафты сгорают в огне пожаров, они сражаются друг с другом. Многие города стоят полупустые. Люди видят упадок городской жизни. Боятся за себя. Хлеб Меки, мясо Меки их больше не прельщают.

— Что же, они хотят вернуться к дикой природе, чтобы их разодрали хищные звери?

— Похоже, Делвил. Я точно не знаю. У нас — в Дакоте, на Миссисипи, в Мексике, вокруг Большого Соленого озера и вообще на всем Юге — происходит в точности то же. Я имею в виду: об этом не следует забывать. Как удержишь этих людей? К нам они больше не приходят. Прости, но ситуация сейчас скорее противоположна той, что была во времена Раллиньона и Лойхтмара, которые начали войну, чтобы выбросить за пределы государства своих соотечественников, — или я ошибаюсь? Мы же, наоборот, не знаем, как людей удержать.

Делвил, помрачнев, дернул висевшую на его шее крепкую цепочку:

— Так в чем же ошибка? Какую ошибку мы совершаем?

Коренастая полная краснощекая Уайт Бейкер:

— Помните, Делвил, и… А где Пембер? ах, вот же ты… И ты, Пембер, наш визит к Мардуку? Как мы с ним беседовали в той странной ратуше в Бранденбурге, возле пирамиды из черепов, в окружении страшных живописных полотен? Меня до сих пор пробирает дрожь, когда я об этом думаю. Мардук не хотел сдавать свои позиции. Мы сказали ему: то, что он делает, бессмысленно. Он стоял на своем. Под конец я дала вам понять… что мы должны атаковать первыми. Делвил, именно ты тогда по-боксерски согнул руку и сказал: Если эта страна будет вести себя тихо, мы изольемся на нее благодатным дождем. Именно так ты сказал. Я хорошо помню. Если же, сказал ты, консул захочет, чтоб было по-другому, мы можем взять на себя и роль грозы. Он в любом случае окажется у нас в руках.

— Да, я так говорил. Ну и что ты имеешь в виду?

— Я не хочу говорить о вашей с Пембером тогдашней ошибке. Что толку возвращаться к ней сейчас? Мы ее много раз обсуждали. Но я и теперь хочу повторить, что говорила тогда: нам надо атаковать первыми.

Делвил и на сей раз согнул руку:

— Такой жест я тогда сделал, да, Уайт Бейкер? Однако наш друг Клокван сформулировал решающий вопрос. Скажи-ка: если я должен стрелять и наносить удары, то где находится моя цель?

— Одно из двух: или Круг народов, или те, другие. Делвил и вы все, вы вряд ли в этом сомневаетесь. Как и в том, что бранденбуржцы готовы нас задушить. Еще немного, и мы будем уничтожены истреблены.

Клокван сбросил накидку на землю, напряженно вслушивался; потом:

— Я хочу еще раз спросить госпожу, как уже спросил ее господин Делвил: в какую сторону собирается она обратить свои стрелы? Фрэнсис Делвил, мой большой друг, только что высказал мнение, что мы сейчас, как когда-то наши предки, стоим на пороге Уральской войны. Я бы с этим не согласился. Наше положение хуже. Мой друг и сам это видит. Потому что у нас и врага-то нет.

Уайт Бейкер снисходительно усмехнулась:

— У наших предков врага тоже не было. В самом деле не было. Они его создали. Совсем нетрудно сделать человека врагом, если ты превосходишь его силой. У тебя, допустим, болит грудь, и тогда ты ударяешь в грудь… кого-нибудь другого!

Женщины на циновках в ответ на эту реплику рассмеялись, сверкнув глазами. Клокван поднял свою накидку, молча взглянул на женщин. Три его товарища сидели, закутавшись с головой, так что виднелись только их рты и носы.

Клокван:

— А твоя грудь? Если ты ударишь другого, разве боль в твоей груди пройдет?

Уайт Бейкер:

— Да!

Тут вдруг один из мужчин, сидевших рядом с Клокваном, обнажил голову. Он пошептался с женщиной, примостившейся у его ног, а потом — с Клокваном. Все в маленькой продуваемой ветром палатке взглянули на него. Клокван кивнул своему соседу, после чего попросил слова. И заявил, что женщина из его племени, Ратшенила, хотела бы им кое-что рассказать.

Женщина, лежавшая на земле, выплюнула табак, села, пригладила черные волосы и начала говорить — тихо и медленно, то держа руки на коленях, то по очереди поднося их к своим кольцеобразным серьгам. Мол, у них, в американских городах, рассказывают одну историю из тех времен, когда ее народ еще охотился в горах. Будто бы однажды несколько девушек отправились в лес по ягоды, и среди них была дочь вождя. В одном месте они увидели звериные следы и между ними кучку медвежьего помета. Знатная девушка начала тогда насмехаться над этим диким зверем: дескать, какой он медлительный подслеповатый толстый и глупый увалень. Ближе к вечеру, уже возвращаясь домой, они проходили мимо того же места. И тут вдруг дочь вождя уронила корзину с ягодами. Она подняла ее, отряхнула и собрала рассыпавшиеся ягоды; подруги ей помогли. Но через сотню шагов корзинка опять упала, и еще через сотню — снова. Тогда другие девушки рассердились и ушли вперед, а дочь вождя осталась, чтобы собрать ягоды. Но когда она наконец всё снова собрала, ее подружек уже и след простыл. Она стояла одна, в сумерках, прислонившись к дереву, и не знала, куда идти. Тут откуда-то сбоку к ней приблизился молодой стройный мужчина в черной меховой шапке — серьезный спокойный человек. И попросил: не угостит ли она его ягодами. Девушка протянула ему корзинку, стала рассказывать про себя и про то, что сейчас заблудилась. — «Как же это ты заблудилась?» — «Другие так быстро ушли вперед, не захотели мне помочь…» Заодно она рассказала про следы медведя и медвежий помет на тропинке, рассмеялась и снова принялась насмехаться над неуклюжим зверем. Молодой человек сразу перестал лакомиться ягодами, пожевал ногти и сказал: он-де знает, куда идти, и проводит ее. Шли они долго; уже совсем стемнело. Через сколько-то времени красивый молодой человек спросил, несет ли она еще корзинку, а потом взял корзинку у нее из рук и отшвырнул в сторону. Девушка ударила его, заплакала. Он сказал: так она сможет идти быстрее, путь-то еще неблизкий. Ей захотелось убежать. Но он взял ее за руку. Тут она испугалась, потому что только теперь заметила, как странно он идет, этот молодой человек: неуклюже и медленно, как бы вразвалочку. Она крикнула, что у нее в груди покалывает, она больше не может идти. И потом: у нее-де живот разболелся от этих ягод. Он сказал: пусть потерпит немножко; скоро они будут на месте. Вон там, где горит свет, — там, дескать, его жилище. Но он не сказал жилище, он сказал: жище. Она захихикала, схватила его за грудки, заглянула ему в глаза: жище, сказала, не говорят, говорят жилище. — «Не знаю. Мы говорим жище». — «Чепуха какая-то. Кто же вы такие?» — «Мы? Ты нас знаешь. Сейчас сама увидишь. Постарайся только идти быстрее».