Яна Дубинянская - Сад камней

Подметая сначала ступеньки, а затем землю краем одеяла-плаща, прошла по бывшему лабиринту, а теперь просто узкому извилистому ходу между постройками, загроможденному всякой всячиной, во двор. Здесь тоже никого не было, в пустой тишине преувеличенно отдавались фоновые звуки: посвистывание ветра и птиц, шорох мелкого сора под моим шлейфом, шелест листьев, дыхание леса. Возле крыльца стояла корзина старухи Иллэ, почти доверху полная лещины в ажурных сухих юбочках. Миски для очищенных орехов на крыльце не было, а то бы я, наверное, присела полущить. По идее, должно успокаивать нервы, древнее спокойное занятие.

Или постучаться к Отсу, к Таше?

Разумеется, я так и сделала. Заранее зная, что поселение пусто, словно оболочка вроде бы и целого на вид, но подозрительно влажного, почерневшего ореха. Осень. Осенью все в лесу. Поймать момент, приоткрыть створку ставен, протянуть руку, а потом запросто выйти наружу с другой стороны, обращенной к пруду, к лесу или к тропинке, ведущей на станцию, не имеет значения. Чтобы мне не у кого было спросить — до того, как сяду и прочту.

Ну?!.

Мои взаимоотношения с письмами, телеграммами, записками, мейлами, эсэмэсками и прочим всегда были лаконичными и скоростными, без малейших зазоров и пауз: чистое потребление информации, которая может потерять актуальность за лишнюю минуту, но уж точно не станет менее болезненной и непоправимой из-за твоих колебаний. Так было всегда. Меня несчетное множество раз убивали именно так, написанными, а потому неотменимыми словами — и ничего. Весь свой заряд, смертельный либо живительный, нейтральный либо потрясающий до основ твой обитаемый мир, слова получают в момент написания, а вовсе не прочтения, как может показаться.

Я обошла все поселение, так и не определив, окно какой именно постройки граничит с моим: чистый самообман считать, будто я уже сориентировалась и освоилась тут. Черный ониксовый пруд упал под ноги неожиданно, из-за угла, будто подброшенный извне, как посылка с яшмовым кулоном или вот это письмо, которое надо в конце концов прочитать.

Зябко закутавшись в одеяло, подвернув лохматый край в несколько слоев на холодной сырой земле. Можно было, наверное, устроиться поудобнее, в комнате у окна или хотя бы на деревянном крыльце возле корзины. Но хватит проволочек. Все равно ведь уже не будет меньше боли.

Так и напишете: мужчины Марины?.. Название главы, серьезно?.. Сами придумали? Мужчины Марины! Нет, звучит. Вообще-то она никому не рассказывала, а если вдруг отлавливала какие-то сплетни о себе, это был кромешный ужас для тех, кто, на свою голову, попробовал их распускать. Но все равно: у каждой женщины, даже такой, как она, всегда есть подруга, которая знает. Не какие-то особенные подробности и интимности, но основной фактаж — да. Так и надо? Ну замечательно. Слушайте.

Начнем с Пашки, так проще. Ну, правда, не со школьной же влюбленности начинать, это было бы смешно вообще. Хотя я все помню, мы с Маринкой уже тогда были лучшими подружками, потом вместе поступали, правда, я провалилась на актерском, но потом… Ладно, поехали по взрослому.

С Пашкой они были знакомы всю жизнь и всю жизнь оставались более-менее вместе. Одно время она даже замужем за ним была, выскочила еще в институте, на последнем курсе. Там как-то завязывалось то ли на армию, то ли на распределение в столице… короче, расписались на раз-два — и еще много лет после всего никак не могли выкроить время и силы, чтобы развестись. Пашка был, конечно, козел, во всех смыслах. Маринка его знала как облупленного, но на крупных авторских проектах работала только с ним. Говорила: знаешь, Танька, все-таки свой, апробированный, надежный козел по-любому лучше кота в мешке. Не сказала бы, чтоб он был по-настоящему талантливым кинооператором, так, средненький крепкий профессионал. Надежный, да; по работе, я имею в виду. А надежность она ценила больше всего, по-моему, это единственное, что она вообще когда-нибудь в ком-то ценила.

Ну да, периодически у них возобновлялось. Особенно на выездах, на натуре: понимаете же, обстоятельства располагают, было бы с кем, а тут рядом свое, обкатанное, так сказать, проверенное годами. И главное, никаких взаимных обязательств, ожиданий и претензий — высшая степень взаимопонимания. Вот я, например, если рву с кем-нибудь, то это навсегда, я просто физически не могу общаться со своими бывшими. А Маринка ничего, могла.

Вообще же ее многие в наших кругах искренне считали фригидной: при ее-то темпераменте, при всех этих вспышках, взрывах, скандалах с жутким накалом страстей… Наверное, трудно было представить, что при таком раскладе ее хватает на что-то еще. Но это полная чушь: мужчины у Марины (хи-хи, нет, но звучит же!) имелись практически всегда. Единственное, что в основном кратковременные, попробуй ее выдерживать чересчур близко. О многих ее связях и сказать особенно нечего: не связи, а пересечения, мгновенные и убийственные, вроде короткого замыкания. Говорят, на съемках «Морды», ну, тех, скандальных, у нее завязался роман с лесовиком-террористом, и этот этнический герой потом голой грудью бросился под обстрел… но сама Марина никогда не рассказывала, даже мне — так что вранье, скорее всего. А из тех, кто был на самом деле и кому удалось рекордно долго с ней продержаться…

Ну, Яр, конечно. Яромил Шепицкий, поляк, танцор, хореограф. Вот с кем ей было спокойно, если только про Маринку вообще можно так сказать. Очень красивый мужчина, высокий, стройный, балетный, ну, вы понимаете. Такой уравновешенный и веселый, вся студия была в него влюблена: он тогда работал на одном танцевальном телепроекте и дружил со всеми абсолютно. С Маринкой они познакомились не по работе, а так, случайно, в буфете, что ли. Это на «Студии-плюс» было, они потом накрылись в дефолт, жалко, приятное место и люди работали милые…

Яр всегда умел ее гасить. Поясняю: когда на Марину накатывало, она делалась такая, что посторонние люди, кто не в курсе, чуть ли не бросались в психушку звонить или в скорую; ну мы-то знали, что поделать ничего нельзя, только переждать, пока пробьет и отпустит. А он только улыбнется, отпустит какую-нибудь шуточку по-польски — глядишь, а Маринка уже смотрит по-человечески, приглаживает волосы. И знаете, что я думаю? Они потому и разошлись. Она так не могла — чтобы не пробивало. А вообще-то они удивительно друг другу подходили: как вспомню, вечно смеялись, обсуждали что-нибудь взахлеб, гуляли вдвоем, им обоим нравилось подолгу бродить пешком… Но вот так. Он, кстати, был первым, кто начал искать ее, когда они пропали в тех горах, поднял международные организации и все такое. А когда она вернулась — представляете? — даже не стал с ней встречаться, уехал к себе в Польшу в тот же день.