Кевин Брокмейер - Краткая история смерти

Но он не сомневался, что поступил так, как хотел Господь. Библий в мире хватало — они стояли на полке в каждом магазине, в каждом номере любого отеля по всей стране, — и Кинзлер знал, что всегда может приобрести новую. А что касается индуски, то, вероятно, они никогда больше не встретятся. Вдруг это ее единственный шанс услышать слово Божье.

Впоследствии он часто думал об индуске и о подаренной Библии, но действительно никогда больше их не видел.

Он вспоминал об этом, когда нес плакат по улице. Небо было обложено бесформенными серыми облаками, рекламные перетяжки и светофоры безжизненно висели в неподвижном воздухе. Два лори спрыгнули с припаркованной машины прямо под ноги Кинзлеру, пронырнув между лодыжек, в явной надежде, что он споткнется, но все-таки он не потерял равновесия и не выронил плакат. Он закричал на птиц, замахал руками, затопал тяжелыми ботинками. Они улетели и приземлились в конце улицы.

Возле ресторана «Бристоу», как всегда по утрам, стоял газетчик со своей подружкой — они раздавали свежий выпуск «Симсова листка». «Новые подтверждения теории Лори» — гласил заголовок; когда газетчик протянул Кинзлеру экземпляр, тот сложил его вчетверо и сунул в карман. Девушка заметила у него на подбородке пластырь и спросила:

— Господи, что с вами случилось?

Она невольно коснулась собственного лица.

— Да, — ответил Кинзлер. — Господи. Я пострадал во имя Его.

Он рассказал про выбитый зуб, про сломанный плакат, про парней, которые оставили его лежать на улице. Дослушав, девушка сказала: «Ох, бедный» — и дала ему второй экземпляр газеты, который он тоже свернул вчетверо и спрятал в карман пиджака.

— И богатые станут бедными, а бедные богатыми, — произнес Кинзлер, после чего оставил газетчика и девушку стоять возле ресторана, а сам пошел дальше через город.

На Эйч-стрит он остановился поболтать с портье и заодно спросил, известно ли ему слово Божье. На лице портье появилась тонкая улыбка, он вытащил из-под рубашки крестик и покачал его на цепочке.

— Благослови вас Бог, — сказал Кинзлер, и портье пожелал того же. Маленький серебряный крестик медленно повернулся в воздухе, остановился и начал вращаться в другую сторону, отражая свет, падавший от ближайшей вывески, и словно подмигивая Кинзлеру.

Он взвалил плакат на плечо и пошел дальше. Он забыл прихватить с собой хлебные палочки, но не зашел перекусить, хотя и был голоден. Из мебельного магазина его вытолкали двое охранников, но зато он собрал небольшую толпу, когда вскарабкался на фонтан на торговой площади. Впрочем, люди разбрелись, и двадцать минут он проповедовал, обращаясь к женщине, которая слушала с безупречным вниманием, а потом Кинзлер спросил, как ее зовут, и она ответила взволнованной итальянской тирадой. Хотя небо продолжало громыхать, дождя не было — а если он и шел, то не достигал земли. Иногда на раскаты грома откликалось бурчание в животе, и в ответ снова слышался гром, и Кинзлер готов был поверить, что они разговаривают.

Неподалеку от дома он миновал ларек, где раздавали футболки с надписью «Бог есть любовь». Целые стопки футболок, красные, белые и черные. Фраза мелькала перед глазами, провоцируя на диалог. Отчасти Кинзлер верил, что Бог действительно есть любовь, что уравнение действительно настолько простое. Но с другой стороны, он считал, что любовь — слишком малая сила. Слишком малая для Бога и для того, что нужно от Него людям.

Половина души Кинзлера говорила, что любовь Божья подобна солнцу и воде — она укрепляет нас, переполняет, украшает. Отвергнув эту любовь, отвернувшись от нее, мы вянем и перестаем радоваться творению.

«Глупости!» — утверждала вторая половина души. Человека питает не любовь, а надежда на Бога. Какой бы она ни была. Любовь и надежда — две разные силы, идет ли речь о Всевышнем или о людях.

«Но разве любовь не дает то же, что и надежда, и даже больше?» — спрашивала первая половина.

«Возможно — но лишь пока порождает надежду, — отвечала вторая. — Так бывает не всегда. Всякий, кто хоть раз любил, знает, что любовь бывает слишком сильной и слишком слабой. Есть любовь, которая иссушает. Любовь, которая повергает. Ее можно ошибочно отмерить. То же самое с солнечным светом и водой — неправильная любовь способна и породить, и задушить надежду».

Кинзлер позволял обоим голосам заглушать друг друга, греметь и утихать, хотя и не мог определить, где заканчивался гром небесный и где начиналось урчание в животе. Лишь заметив, что другие люди в лифте странно смотрят на него, он понял, что до сих пор говорил вслух. В шкафу в квартире он нашел рисовые пирожки и банку с арахисовым маслом и жадно набросился на еду.

И был день второй.

О Вечном жиде речь шла не из Иоанна, разумеется, а Матфея: «Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем», и именно с такой надписью на плакате Кинзлер вышел на следующий день. Вечный жид, известный как Агасфер, Картафилос и Бутадеус, был сапожником, который, по легенде, смеялся над Христом и говорил: «Иди живее», когда Он нес крест Свой через Иерусалим, на что Иисус ответил: «Я пойду, но ты пребудешь, покуда Я не вернусь». Тем самым Он обрек сапожника скитаться по миру до Второго пришествия. Кинзлер знал, что этой истории нет в Библии и что многие христиане в нее не верят, но сам он всегда считал ее убедительной. Сходным образом, он не сомневался, что змей в Эдемском саду действительно был Сатана и что святого Петра распяли вниз головой, поскольку он считал себя недостойным умереть так же, как Христос, — эти предания также основывались не столько на свидетельствах Писания, сколько на традиции, но никто не ставил их под сомнение.

Одеяло облаков за ночь переместилось к краю неба, но крошечное солнце утратило всю силу. Время подходило к полудню, когда с травы исчезла роса. Кинзлер занял место на обочине, чтобы возвещать Благое слово Божье. Никто не останавливался, но какой-то тип уселся на скамью по соседству, как будто хотел послушать. Кинзлер заговорил, обернувшись в его сторону: он знал, что даже самого неподдающегося слушателя можно победить божественной Истиной. Но потом он заметил, что мужчина кормит птиц, — он бросал прямо им в клювы сырные чипсы из пакета. Тогда Кинзлер сорвался с места, растоптал чипсы и прогнал его.

Он перекусил со своим другом, почтальоном Джозефом; выбрасывая оберточную бумагу в урну, тот сказал:

— Знаешь, в детстве я думал, что всякому человеку Бог дает три желания. Помнится, для начала я пожелал, чтобы мне больше никогда не нужно было мыться. Конечно, ничего из этого не вышло, и я долго злился на Бога.

Кинзлер ответил: