Максим Шраер - В ожидании Америки

— Проблема в том, что еврейские общины в Австралии и Новой Зеландии нуждаются в первую очередь в квалифицированных рабочих руках, — сказал Бабак. — Можете себе представить, людям с высшим образованием туда попасть труднее! Мы должны найти личного спонсора. Вот мы и ждем здесь, в Ладисполи. Ждем у моря погоды.

— Почему вы не хотите ехать в Америку? — отец спросил господина Рубени, который сидел в плетеном кресле, стоически сложив руки на животе. Вида вдруг вскочил со стула и ушел в дом, не попрощавшись.

— В Америке дела плохи, — ответил Бабак. — Также, как и в Советском Союзе, но только по-другому. Другая эксплуатация, вот и все. Но вы не поймете. Вы, советские евреи, вы пострадали от режима и думаете теперь, что надо быть на правых позициях. Вы что думаете, Рейган вас защитит, если в Америке случится погром?! — Бабак горько усмехнулся.

— Рейган помогал советским евреям, — возразил я.

— Рейган? Актеришка? — Бабак захлебнулся скептическим смехом. — Только потому, что это вписывалось в его политическую повестку дня. В его голливудское кино. Поверьте, вы меняете одну диктатуру на другую, только и всего.

Мы с отцом почувствовали, что пришло время откланяться, и задвигали креслами. Бабак вызвался проводить нас до ворот. Господин Рубени остался на террасе. Уже на дорожке, посреди буйного заброшенного сада, мы обернулись. Господин Рубени опирался о мраморную стену и едва заметно помахивал рукой. Он вдруг показался мне старым и бренным, как и сама диаспора…

Спустя два дня, по дороге на пляж, я нагнал двух сестер Рубени. Они прогуливались по раззолоченному солнцем бульвару, легкие, как две газели. С ними была еще одна юная персиянка с толстым слоем косметики на пухлом личике. Все трое были в рубашках с длинными рукавами и в юбках до пят. Я остановился, чтобы с ними поздороваться, и сам не знаю, что на меня нашло, пригласил прогуляться до канала и позагорать на камнях, где я временами читал в одиночестве или просто мечтал. Девочки нервно захихикали, а старшая, Фарида, прошептала что-то двум другим на фарси. Шагая по бульвару в компании трех девочек, я чувствовал себя повелителем гарема. И нарушителем норм поведения.

— Вы любите загорать? — спросил я, как только мы добрались до места. Из двух сестер мне больше нравилась Фарида, с бархатной родинкой над верхней губой и бледным лицом в обрамлении пышных черных волос.

Мы расселись на камнях, и, не особо задумываясь, я стянул с себя футболку. Девочки силились смотреть в другую сторону. А что мне было до стыда и приличий? С наивной уверенностью я решил помочь этим иранским девушкам освободиться от условностей. И естественно, как это обычно происходит в тех рассказах, где повествованию некуда более идти, кроме внезапной концовки, я только собрался подсесть к Фариде на камень, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась ее бабушка. Как грозный часовой прошлого. Она прокричала им что-то на фарси и быстро увела за собой.

С тех пор, встречаясь на прогулке, господин Рубени и мой отец обменивались лишь беглыми приветствиями. Вида метал в мою сторону мстительные взгляды. Однажды я наткнулся на Бабака на железнодорожной станции, и мы доехали с ним до Рима в одном вагоне, не сказав друг другу ни слова. Когда мы с родителями уезжали в Америку, Рубени все еще оставались в Ладисполи. Они ждали визу в Новую Зеландию.

Две веры и две миссии сражались за сердца и души еврейских беженцев из Советского Союза, многие из которых были совершенно незнакомы с религиозной жизнью. Сразу по приезде в Ладисполи мы с родителями узнали о существовании Американского центра и о еженедельной кинопрограмме. Мы были новичками. Логично было предположить, что для помощи беженцам, направляющимся в США, в Ладисполи действует центр, связанный каким-то образом с американским посольством в Риме или, на худой конец, с ХИАСом, нашим спонсором. Для нас было вполне естественно вспомнить и провести параллель между Центром и теми культурными мероприятиями, которые проходили в американском и британском посольствах в Москве, куда приглашали моих родителей наряду с другими отказниками и диссидентами. Пожалуй, мы и не могли рассуждать иначе. По крайней мере Il Centro Americano звучало так успокаивающе. Американский Центр. Словно оазис покоя. Словно обещание, что в конце концов мы окажемся в Америке и наши жизни придут в счастливое соответствие с чьим-то генеральным, хоть и неписаным, высшим планом.

Центр располагался в роскошной вилле на бульваре, всего в нескольких кварталах от русской части пляжа — в самом лучшем месте, которое можно было представить. К одному крылу виллы была пристроена современная аудитория, где показывали фильмы и читали лекции, а также зал, где после мероприятия подавали пунш и сладости. У основателей Центра, видимо, были тугие карманы: контраст с темноватыми комнатками местного центра для еврейских беженцев был разительным и невыгодным для последнего.

Арка щедрого итальянского солнца выгибалась к северу над головами ладисполийцев, когда мы поднимались по мраморным ступеням виллы. Словно ладони старого проповедника, ступени виллы были помечены крупкой времени. Почти симметричные скульптурные львята спали по обе стороны входной двери, положив свои массивные подбородки на потрескавшиеся лапы. Войдя внутрь, мы увидели ступени мраморной лестницы, покрытые ковром, и букет полевых цветов в аляповатой зеленой вазе. Виллу наверняка заново отремонтировали, после того как она перешла от какого-то богатого итальянца в руки нового владельца — Американского центра. Однако на стенах оставались квадратные, круглые и прямоугольные тени в тех местах, где раньше висели картины. В фойе при входе нас приветствовал высокий поджарый мужчина с овальным лицом, выбритым до блеска, мясистыми ушами и губами, табачно-зелеными глазами и крупномасштабным носом с луковичными впадинами и выпуклостями. Зачесанные на безупречный правый пробор, его волосы падали на глаза, и ему приходилось временами встряхивать головой или поводить балетной рукой. Толстые линзы его очков в тонкой проволочной оправе отражали мир, как анфилада кривых зеркал. Когда он улыбался или хмурился, лицо складывалось в лягушачью кожу. Сейчас мне кажется, что директор Американского центра был одновременно похож на издателя Стива Форбса и на безжалостного гарвардского адвоката из телевизионного сериала начала 1990-х годов.

— Welcome to the American Center — Добро пожаловать в Американский центр, — приветствовал нас этот американец сразу на двух языках. — Меня зовут Джошуа Фриман, — произнес он по-русски. По произношению его можно было принять за эстонца или латыша.