Максим Шраер - В ожидании Америки

— А у них есть коммунистическая партия? — спросил настройщик. Ночной митинг коммунистов в Болонье ужаснул его — и его, и других беженцев.

— Интересно, что вас это так волнует, — ответил авантюрист. — Да, у них есть нечто под названием «Коммунистическая реформистская партия», по сути, бывшая коммунистическая партия. И целая связка социалистических партий. А также «Христианские демократы», «Народный альянс» — обычные партии центра и чуть правее. До 1943 года у них была фашистская партия.

— О, боже, — сокрушалась моя бабушка. — Какой позор!

— Во всей Италии была фашистская партия, — сказал Ниточкин с тающей улыбкой, — что не помешало Сан-Марино стать убежищем для десятков тысяч беженцев, многие из которых были евреями. В Италии все сложнее, чем некоторым хотелось бы думать. И уж гораздо сложнее, чем в Америке, в вашей будущей обители, моя драгоценная.

Автобус стал замедлять ход, по мере того как мы подъезжали к границе Сан-Марино. «Добро пожаловать на землю свободы», — гласили транспаранты на итальянском. Автобус поднялся по винтовой дороге и свернул на широкую парковку, предваряемую щитом с надписью «Parcheggio 2». Там толпились туристические автобусы. Парковка была горлышком бутылки, ведущим к капканам для туристов, в которые мы готовы уже были ступить.

Прежде чем открыть дверь, Ниточкин сделал объявление.

— Вы должны вернуться сюда к трем часам. И водитель только что сказал мне, что нам с вами страшно повезло: сегодня ежегодный Парад Дочерей и Сыновей Сан-Марино. Так что везде толпы гуляющих. Имейте это в виду, когда будете рассчитывать время. Помните, леди и джентльмены беженцы, мы никого не будем ждать. Опоздаете — будете сами добираться домой. Buona giornata!

Наши попутчики, включая Ирену с семейством и моих бабушку, тетю и кузину, уже взбирались по ступенькам, ведущим к городским воротам Сан-Марино. Мы с родителями все еще стояли на месте, глядя на вершины Монте-Титано, каждая из которых венчалась башенкой. Мы медленно надкусывали свои красные яблоки. Это было наше собственное, частное время, передышка от коллективных мероприятий.

— Я бы лучше посмотрел византийские фрески в Равенне, — сказал отец. — Или же съездил в Римини.

— Мои дорогие, — сказала мама, обнимая нас с отцом. — Мы будем в Венеции сегодня вечером, вы можете в это поверить? В Венеции! С гондолами и голубями на Сан-Марко. Это все… это как сон.

— А я все время думаю о стихах Пастернака о Венеции: «Вдали за лодочной стоянкой/ В остатках сна рождалась явь./ Венеция венецианкой/ Бросалась с набережных вплавь», — прочитал отец по памяти. — Вот как я представляю ее, Венецию.

— Пошли, мечтатели, — сказал я родителям. — Сан-Марино не Флоренция, но и здесь есть что посмотреть. А в час мне нужно быть в одном месте, так что у нас с вами два свободных часа.

— У тебя свидание? — спросила мама.

Я промолчал.

Преодолев несколько лестниц и раскручивающихся улиц, мы очутились у ворот Св. Франциска, за которыми лежали пределы старого Сан-Марино. Еще несколько лестниц, улиц и подъемников привели нас к первой башне на вершине Монте-Титано, откуда видны были и обещание адриатической голубизны, и хмурые холмы, и тугие кольца виноградников, и сочно-зеленые долины, окружающие крошечную республику. Виды Сан-Марино были вполне привлекательны, но от них не перехватывало дыхание, и мы решили не подниматься на остальные две башни. Соскользнув по спирали вниз, через некоторое время мы оказались в историческом центре республики. Указатели вели к базилике, где были захоронены останки основателя Сан-Марино, и мы побрели в ее сторону. Самым внушительным зданием был Палаццо Публико с грозной башней и зубчатыми стенами; здесь заседал парламент Сан-Марино и работало правительство республики. Вспоминая по прошествии двух десятилетий о Сан-Марино, я представляю себе нечто, напоминающее диснеевский парк или же псевдоготический замок вроде того, что построен в Сан-Симеоне, в Калифорнии. В историческом центре располагались небольшие музеи, предлагающие усталому путнику взглянуть на старинные доспехи, разнообразные инструменты пытки вроде дыбы или испанского сапога, — вот, собственно, и все. Потом была еще главная площадь — Пьяцца делла Либерта, забитая безвкусно украшенными сувенирными лавками и киосками. Продавали в них в основном футболки, шляпы, сумки и разнообразные безделушки с эмблемой Сан-Марино — тремя макушками с башнями на них. Везде рекламировались сладкие вина и коньяк здешнего разлива, сделанный из местного мускатного винограда. С рекламы в окнах на нас смотрело крупное лицо мужчины в двууголке; его правая рука высовывалась из-под жилета на животе, а левая была заложена за спину. «Самые низкие цены на коньяк в Европе», — гласили надписи. Мужчина в рекламе был одет в мундир с золотыми эполетами и огромной звездой на сердце.

— Может, купим коньяк? — мечтательно спросил папа.

— Хорошая мысль, — поддержал я его дурашливым голосом.

— Вы когда-нибудь слышали о хорошем итальянском коньяке? — спросила нас мама.

Вместо бутылки малоизвестного коньяка, носящего имя императора — защитника Сан-Марино, который спал по четыре часа в сутки и умер в изгнании у берегов Африки, мы купили бутылку минеральной воды, буханку рыхлого белого хлеба, немного свежего сыра и мешочек золотистого винограда. Отец вымыл виноград под струей воды, бившей прямо из древней городской стены, и мы устроили пикник на ступенях тенистой улицы, неподалеку от главной площади. Нашу провизию мы разложили на губастых камнях. Дело шло к часу дня, и я распрощался с родителями, договорившись встретиться в автобусе.

— Давай, сынок, не подведи нас, — сказал отец, изобразив на лице одну из своих ироничных полуулыбок. — Но держи себя в руках.

Поцеловав маму на прощание, я направился к Палаццо Пубблико, где мы с Иреной заранее договорились встретиться. Свернув из прохладной улицы на залитую солнцем площадь, я шел мимо траттории со столиками под открытым небом. И вдруг, как это нередко случается в волшебных сказках о любви, разлуке и погоне, за угловым столиком со сверкающей скатертью, тарелками спагетти и бокалами красного вина я увидал мою вездесущую тетю с дочкой в компании очень красивой женщины с темно-рыжими волосами, слегка раскосыми глазами и утонченным, хотя и немного наивным лицом.

Я оказался прямо перед их столиком. Это была семейная засада, пути назад не было, и к тому же меня распирало желание знать, что эта рыжегривая красотка делает в компании моих родных. В свойственной ей гиперболической манере тетя представила меня как «блестящего студента» и «юного поэта». Женщина, столь заинтересовавшая меня, свободно говорила по-английски, а также немного и по-русски. Она была родом из Будапешта, вышла замуж за гражданина Сан-Марино и переехала сюда в конце 1970-х. Как моя тетя с ней познакомилась и почему красотка пригласила ее на ланч, я понятия не имел, однако после скрипача, вывезенного из России в маньчжурском кофре, меня уже ничего не удивляло. Красотка предложила мне присоединиться к ним за столиком, но я не мог, несмотря на соблазнительные перспективы такого знакомства.