Д. Томас - Белый отель

Позвякивание лопат, потом глухие звуки. Земля и песок постепенно накрывали мертвецов. Вскоре дойдет очередь до седой женщины, которая еще жила. На нее начали сыпаться комья. Самое ужасное — быть похороненной заживо. Она крикнула, звучным, как в молодости, страшным голосом: «Я жива. Пожалуйста, убейте меня!» Это был задыхающийся шепот, но Демиденко услышал. Он смахнул землю с лица женщины. «Эй, Семашко! Тут одна еще жива!» Тот резво для эдакой громадины, подошел к приятелю. Пригляделся, узнал старуху, которая пыталась купить свободу своим телом. «Ну вот и трахни ее», — хохотнул он. Демиденко ухмыльнулся, стал распускать ремень. Семашко поставил ружье, повернул женщину на спину. Ее голова скатилась набок, она посмотрела прямо в глаза мертвому сыну. Потом Демиденко рывком развел ее ноги в стороны.

Семашко стал смеяться над ним; Демиденко пробурчал, что сейчас слишком холодно, а старуха уж больно уродлива. Он привел в порядок ремень и поднял ружье. С помощью приятеля раздвинул ее отверстие и, отшучиваясь, бережно, почти деликатно ввел штык. Старуха не издала ни единого звука, но она еще дышала. Все еще очень осторожно, Демиденко стал двигать штыком, имитируя совокупление. Под гогот Семашко, который эхом разнесся по всему оврагу, тело женщины конвульсивно дернулось и расслабилось, потом еще раз. Но спазмы прекратились, она замерла и, кажется, уже не дышала. Семашко стал ворчать, что они только зря теряют время. Демиденко повернул лезвие и глубоко вогнал его.

За ночь мертвые люди обосновались в своем новом жилище. Рука одного немного смещалась, заставляя соседа чуть-чуть повернуть голову. Неуловимо менялись лица. «Спящей ночи трепетанье», когда-то написал Пушкин, однако он имел в виду погрузившийся в сон дом.

Душа человека — далекий край, его не достигнешь и не осмотришь. Большинство мертвецов были нищими и малограмотными людьми. Но у каждого накопился бесценный запас видений и снов, каждый хоть раз испытал нечто удивительное, даже зажатые в мертвых руках родителей младенцы (возможно, они в первую очередь). И хотя почти все ничего не видели, кроме пропитавшегося вонью и грязью Подола, их жизнеописания отличались не меньшей яркостью и сложностью, чем история Елизаветы Эрдман-Беренштейн. Если бы кто-нибудь, скажем, Зигмунд Фрейд, начал слушать и записывать их рассказы со времен Адама, он не сумел бы полностью обследовать даже небольшую группу, даже одного-единственного человека.

А ведь это был только первый день.

И все же, когда стемнело, из оврага действительно выбралась женщина. Ее звали Дина Проничева. Она доползла до края обрыва, схватилась за куст, и на самом деле увидела мальчика, в штанах и фуфайке; он тоже карабкался наверх. Ребенок до смерти напугал Дину своим шепотом: « Не бойтесь, тетенька. Я тоже живой ».

Когда-то, отдыхая в Гастейне вместе с тетей Магдой, Лиза услышала его слова во сне. Ничего удивительного, ведь она обладала способностью ясновидения, и часть ее продолжала жить в тех, кто спасся: Дине и маленьком мальчике, который все время дрожал от страха. Его звали Мотя.

Мотю застрелили немцы, когда он пытался предупредить об опасности женщину. Мальчик успел полюбить ее за доброту, она заменила ему мать. Дина выжила и стала единственным свидетелем, единственным очевидцем того, что видела и чувствовала Лиза. Но это повторилось тридцать тысяч раз: каждый случай схож с другим и в то же время неповторим. А живым не дано говорить за мертвых.

Тридцать тысяч стали четвертью миллиона. Двести пятьдесят тысяч белых отелей Бабьего Яра (в каждом живет свой Вогель, мадам Коттин, священник, проститутка, молодожены, офицер-поэт, пекарь, шеф-повар, цыганский ансамбль). Нижние слои тел утрамбовались в плотную массу. Когда немцы пожелали кремировать свои жертвы, пришлось использовать динамит, а иногда поработать топорами. Те, кто составил первый слой, были за редким исключением обнажены; во втором мертвецам оставили нижнее белье, а ближе к поверхности лежали полностью одетые трупы. Похоже на формации горной породы. Сначала евреи, потом украинцы, цыгане, русские…

Такая грандиозная работа потребовала создания сложной системы, с четким разделением обязанностей. Землекопы разрывали общую могилу, похоронные команды вытаскивали мертвецов; «золотоискатели» (gold-suchern) собирали ценности. Странный и трогательный факт: почти все жертвы, включая нагих людей, умудрились захватить с собой в последний путь что-то дорогое для них. Находили даже инструменты. Многое приходилось извлекать из тел. Золотые коронки, поставленные Лизе вскоре после возвращения из Милана, стали частью запаса, который пополнялся за счет самых разных лиц, включая четырех престарелых сестер Фрейда. Потом его переплавили в слитки.

«Гардеробщики» стягивали годную к употреблению одежду; «строители» возводили огромные погребальные костры; «истопники» заставляли их гореть, поджигая волосы трупов; «дробильщики» просеивали пепел на случай, если их товарищи не заметили что-нибудь ценное; наконец, «садовники» на тачках развозили этот пепел и разбрасывали по землям вокруг оврага.

Работа была почти невыносимой. Охранники спасались от немыслимой вони, весь день поглощая водку. Русских пленных, согнанных сюда, не кормили (но горе тем, кто слабел). Время от времени, обезумев от соблазнительного запаха жареного мяса, кто-то из них пытался вытащить кусок. Пойманных на такой дикости живьем, словно раков, бросали в костер. Пленные сознавали, что когда превратится в пепел последний труп, сожгут и их, — тех, кто до этого доживет. Охранники понимали, что они это знают, и перебрасывались шутками с обреченными людьми. Однажды прибыл фургон, набитый женщинами. Когда пустили газ, внутри, как обычно, раздались крики и стук; но вскоре все затихло, и двери открыли. Наружу вытащили сотню с лишним обнаженных девушек. Пьяные охранники надрывались от хохота. «Давайте! Берите их! Окрестите девок, сделайте из них баб!» Они едва не подавились водкой: девушки работали официантками в киевских ночных заведениях, а значит едва ли среди них была хоть одна девственница. Даже пленные растянули иссохшие губы в ухмылке, укладывая трупы вместе с теми, кто еще дышал, на погребальный костер.

Когда война закончилась, забота об искоренении всяких следов убитых людей легла на другие плечи. Спустя какое-то время, Дина Проничева перестала утверждать, что сумела сбежать из Бабьего Яра. Овраг перегородили плотиной, накачали воду и ил, создав зеленое стоячее озеро, источавшее запах гнили. Плотина прорвалась; ядовитая жижа залила целые кварталы. Даже два года спустя находили застывшие в своих предсмертных позах, словно жители древней Помпеи, трупы.