Ирина Кудесова - Там, где хочешь

Позвонила Ноэлю, сказала: «В Нуази больше не вернусь».

Ни холодно, ни тепло ответил: «Да?»

Марина стояла, заткнув уши ipod ’ом, на острове Ибисов, смотрела в темную воду.

Эту некогда популярную песню, с которой фотомодель Карла Бруни вышла на музыкальную сцену, Марина любила — даже не за слова, за голос: мягкий и шершавый, как язык у кота. Три месяца не видела Дениса, до сегодняшнего дня. Единственный человек, который мог ее спасти, который понимал, каково ей, сидел на террасе кафе “Marco Polo” на площади Nation : когда она вошла, не улыбнулся.

Век так простояла бы у воды, на острове, где сто лет назад поселили двух ибисов из Египта, да не выжили ибисы в суровом французском климате. Домой идти не хотелось.

Три месяца прошло с той минуты, когда она захлопнула дверь квартиры в Нуази, добежала до лифта, держа в руках жестяную цаплю. Лифт долго не приходил, в голове крутилось: войду и двери отрежут меня от этого всего . Это всё: комната, в которой стало так неуютно после того, как она сорвала со стен свои картинки; Тора и Тила, опустевшее зеркало в ванной, пузатоногий столик за аквариумом, на котором Денис уже навалил бумаг, «Американка в Италии», пестрое казахское покрывало — в памяти оставался его запах, легкий запах крашеной ткани.

В лифте стояла женщина, одетая в абайю, арабское одеяние до пят. Марина выдавила «бонжур», уткнулась взглядом в дверь. Услышав: «Могу я чем-нибудь помочь?» — не оглянулась, просто помотала головой. Она выйдет отсюда и забудет все, обязана забыть. Не ей надо помогать — а тому, кто остался в квартире на семнадцатом этаже.

— В Нуази больше не вернусь.

— Да?

Гадала: удивится? обрадуется? Ведь наверняка думал, что связался с той, которой удобно это — муж & любовник, игра с вечной ничьей. Нет, пожалуй, любовник в проигрыше — если его серьезно накрыло. А Ноэля накрыло.

— Да.

Помолчали.

— Я сегодня в отеле, но завтра можно увидеться.

Принялись говорить на посторонние темы. Ноэль ни с того ни с сего спросил: «А сколько у тебя было мужчин?» — и Марина фыркнула: «А у тебя?»

— Ни одного.

— Я про подружек!

— А! Я уж испугался. Не считал. Десятка четыре. На два не дели.

— Не делить на два?

— Мужчина называет цифру, которую надо делить пополам, а цифру, названную женщиной, надо умножать на два… Да, а сколько из них — не по любви?

— Я все делаю по любви.

Потом подумала, что с Витей, наверно, по дружбе.

— Нет, был один.

Почему-то вспомнился ветеринар с первого этажа — поймал у лифта, прижал спиной к перилам, начал возить небритой мордой по лицу. Затащил к себе. Но он не в счет. А вот в счет — мальчишка, певший ей серенаду на ступеньках московской художественной школы. Когда у них, юных, по расписанию была обнаженка, рисовали обычно обрюзгшие тела тех, кто готов за копейки стоять неподвижно сорок минут, пока шуршат карандаши. Неизменной моделью являлся Василий — бомжеватого вида мужик лет шестидесяти, с хвостом, перетянутым аптечной резинкой: этакая помятая пластилиновая масса. Когда Марина встала на деревянный круг и скинула халат, по классу прошла волна: все разом выдохнули… Ну мальчишка и влюбился, пел про тело Эсмеральды, трогательно. Привел к себе домой, родителей не было. Забавно стать первой… Хотя нет, какое там веселье, она ведь в Москву примчалась Вадима искать, копила силы, чтобы доехать до квартиры, которую вместе покупали… он покупал. Преодолеть расстояние Новочебоксарск — Москва оказалось проще, чем десяток станций метро. Что до мальчишки, то, наверно, искала она в нем что-то, сама не знала что. А если не знаешь, никогда не находишь.

— Нет, их двое было.

— Даже не помнишь всех… А говорила — только по любви.

Тогда она не почувствовала опасности.

В семь утра вышла из отеля. Было холодно. Поехала в Нуази — забрать необходимое.

Денис спал. Легла в одежде, пледом укрылась.

Когда проснулась, он сидел за компьютером.

— Корто!

Головы не повернул.

Для нее ничего не изменилось. Просто теперь она будет жить не здесь.

Говорила, он молчал, но, казалось, впервые за три года слушал.

— Не знаю, как оставлю тебя.

— Иди туда, там тебе лучше будет.

Бросил, не поворачиваясь. Без издевки. Подошла, положила ладонь на плечо, но он ее скинул.

— Мы расстались друзьями. Если с Денисом можно быть друзьями. Когда я уходила, он даже спел «Лашате ми кан— таре»…

— Lasciate mi cantare, con la chitarra in mano?..

— Ага. С выражением: «Лашате ми кантаре — соно ун итальяно!»

— Не слишком он огорчился.

— Ушла с легким сердцем.

Это было главным — легкое сердце, которое она несла к станции, внесла в поезд и вынесла на парижскую улицу, где стояла серебристая «БМВ».

Фонтан еще бил, когда припарковали машину, перебежали дорогу, держась за руки, и нырнули в мирок приглушенного света, красных диванов, сверкающих рюмок. У стойки темного дерева сидела брюнетка с высокой прической, зацепив долгий каблук за перегородку на табурете. Она задумчиво водила пальцем по ободку бокала с красным вином; бросилось в глаза ее тонкое запястье с браслетом. Рояль жил — мужчина в приталенном костюме играл джазовую композицию. Да, ее миновало это — жалость, и сожаление, и необходимость зализывать чужие раны. Корто пообещал утешиться с марокканкой с десятого этажа.

— Не была здесь?

Марина помотала головой:

— Знаменитое «Клозери де Лила», где Золя с Сезанном кофе пили, Рембо с Верленом глазки друг другу строили, а Арагон выкрикивал в окно гадости про колонизаторов Марокко.

— Откуда такие познания, мадам?

— Денис рассказывал.

Ноэль усмехнулся:

— У тебя муж — ходячая энциклопедия.