Ирина Кудесова - Там, где хочешь

— Но она нашла в себе силы протянуть мне руку, и за одно это я…

Женька принесла на хвосте новое выражение из России: «вынос мозга». Это он и есть.

— А его мать наверняка того же мнения, что и Элизабет.

В дружбу между хозяйкой гнезда и подкидышем верится с трудом. Неслучайно в гнезде Маринке не сидится — готова искать работу, да права на нее уже не имеет. Лишь бы из дома удрать, придумала в Нуази поехать, забрать почту. Бумажки из банка, счета за телефон и от врачей. Денис складывает ее корреспонденцию на полку.

— Ты готова с этим предателем встретиться?

— Дениса дома нет: скайп выключен.

Не нравилось, что она туда отправляется.

До Нуази пока доедешь, сто мыслей передумаешь. У Ноэля новая песня на старый мотив: «Ты со мной, потому что я тебе помогаю, так? Когда чувство настоящее, выкручиваешься сам». Оправдываться надоело. Что до Элизабет… тут он прав: неважно, любит ли она тебя, ты попытайся полюбить ее. Интересно, дадут рабочую визу или нет? А если нет, что делать? Мадам Дель Анна тоже Дениса предателем окрестила. Она продолжает ужасы про Аннагуль сообщать: та две недели жила в доме одна и кота не кормила; как-то заявилась пьяная и ударила мсье Дель Анна, старика! Он, конечно, заявил в полицию, и ей в гражданстве отказали. А без французского паспорта она, беженка, в Туркменистан невыездная. Клелия совсем на нее не похожа… Выходит, ни ее за дочку не принять, ни самой не родить… Да, пришло письмо от Айко! Знаменитость, а ни капли зазнайства… Попросила еще рисунков прислать и два своих новых прикрепила. Вот бы она предложила поучаствовать в каком-нибудь проекте (помечтаем). Подружиться бы с ней. Вроде шанс есть: она написала, что японцы «на все пуговицы застегнутые», и французы — не лучше. «У меня минус на минус дали плюс!» — и верно, открытая она. Сказала, что во Франции пятнадцать лет прожила — полжизни, что поначалу не могла свою мангу продать и в депрессии сидела. Призналась, что «Утэна» — один из ее любимых фильмов. А в конце спросила: «Ты счастлива?» Как будто такое спрашивают. Стоп. Нуази.

Начали с Альберто созваниваться. Катья у него со странностями, звонки контролирует. Альберто произносит в трубку: «Бонжур, мсье!» — значит, Катья в радиусе. Что никогда не нравилось в нем — неспособен он идти на прямой конфликт, права свои отстаивать. Будет перед этой Катьёй стелиться. Хотя, может, и прав — с психами лучше не связываться… она чуть что кричит на него, причем по-русски. Он своей приятельнице Марине повторил пару словечек, так та едва со стула не упала. Запретила ему это произносить.

Но положиться на него можно. Катью на улицу не вышвыривает: приручил. Дом достроил — отец говорит, отличный, сто лет простоит. Если бы не он, не приехали бы родители на Новый год. Доверили ему свинью — и спокойны. А в постели, помнится, внимательный был, любое желание ловил. Это не Карим — налетел, придушил, подчинил, отвалил, и до лампочки твое удовольствие. Отец обрадовался, когда сказала, что с Альберто стали общаться. Родители ждут не дождутся перевода в Дордонь: полгода как попросилась. Вернулась бы пока в свою квартирку, да девчоночек жалко — тут дом, сад…

А недавно Катья потребовала, чтобы Альберто ее вывез к морю. И он ей Сен-Мишель пообещал, с заездом «к старой подруге». Любопытно будет на эту кралю посмотреть.

Марина сошла с RER , потопала знакомой дорожкой. Ничто не изменилось.

Та же парковка, холл, лифт.

Достала ключ. Почему никак не избавиться от ощущения, что это все еще ее дом? Схватить письма, черкнуть записку и — прочь.

— Здрасьте!

Мадам Кейта, тучная африканка, движется по коридору к лифту, толкает перед собой инвалидную коляску. Раньше деда древнего в ней вывозила, а как деда не стало, пристроила ее вместо тележки для продуктов.

— Здрасьте…

Марина торопится открыть дверь, чтобы не вступать в беседу. Незачем соседям знать, что она тут не живет. Но замок не открывается.

— Он его давно сменил, — мадам Кейта останавливается. — Мало ли что можешь забрать в его отсутствие.

Африканцы местоимения «вы» не знают.

— До свидания, — Марина бросается к черной лестнице, чтобы не ждать лифт. Бежит вниз по бетонным ступеням, идущим винтом, в желтом свете ламп, в мертвой тишине.

Сидел у Тибидоха, чаек попивал. Маринка звонит, злобная. Ни здрасьте, ни привет:

— Замок сменил?

Ага! Заявилась-таки.

— Почему надо приходить, когда меня нет?

— Потому что письма нужны, а видеть тебя не хочу!

— Это мой дом. И делать тебе там нечего.

— Я хотела, чтобы мы остались близкими людьми, да ты не умеешь быть близким! Никому не доверяешь, даже мне! Чуть из-за тебя с Ноэлем не порвала, идиотка.

— Да у вас, как у котов, — не поймешь, дерутся они или трахаются.

Тибидох зашел. Хорошо, что по-русски он ни в зуб ногой.

— Ты никак перепугался, что я стырю твои тапки!

— Во-во. И в них будет расхаживать макаронник. Надумала что-нибудь про адвоката?

— Да.

Замолчала.

— Ну и?

— Ну и мне казалось, что между нами есть доверие.

Непонятно, к чему она вела.

— Ко мне из Томска мамзель в перьях рвется. Только распушит их, как ты притащишься, гремя ключами.

Просто так сказал. Мамзель намекнула, чтобы ей вояж оплатили, пришлось поинтересоваться: «У меня на лбу написано “благотворительный фонд”?» Надулась.

На Маринку накатила новая волна бреда.

— Думаешь, ревновать стану? У тебя проблемы с сердцем, Корто. И я не верю, что ты будешь там кого-то «лю-юбить». Со мной ты сделал нечеловеческое усилие, и оно последнее.

— Я не про лю-юбовь, а про перья…

— Все паясничаешь! Пошли к адвокату хоть завтра. Не хочу называться мадам Селианов!

Никак макаронник ей рабочую визу сделал. Навряд ли ее так зашкалило с эмоциями, что она отпилит сук, на котором сидит. Сказал, что завтра не получится, а на следующей неделе — без проблем.

— Скандал! Просто скандал! — Фарид потрясал газетой “Charlie Hebdo” . — Опубликовать карикатуры на пророка Магомета! Я бы посмотрел, как они своего Иисуса в балетной пачке изобразили бы!

Единственный, кто был не в курсе событий, это Катья. Она сидела на стуле нога на ногу, в мини-юбке (февраль), с загадочной улыбкой. Белокожая блондинка, мечта мусульманская. Карим на нее с порога стойку сделал. Альберто с ней смотрится, как мешок сена рядом с вазой. Не по зубам ему такая.

И не то чтобы красива — но несет себя так, что ей, Веронике, даже подумалось выйти и глаза подкрасить. А то на фоне этой… впрочем, еще кто для кого фон.

Кариму не до Магомета было. Он план разрабатывал — как к гостям в компанию затесаться, на Сен-Мишель.

— А поехали вместе? На моей машине.