Чак Паланик - Невидимки

- Имя Шейна стали бы читать совершенно незнакомые нам люди, - подхватывает отец. - Поэтому мы решили, что не стоит давать кому бы то ни было повод что-то домысливать.

Блюда начинают маршировать по часовой стрелке вокруг стола. Оливки. Клюквенный соус. Тыквенный пирог с творогом.

- Я хотела пришить к парче розовые треугольники, но это нацистский символ гомосексуалистов. Папа предложил вместо розовых украсить парчу черными треугольниками, но это означало бы, что Шейн был лесбиянкой. Черный треугольник выглядит как волосы на лобке у женщины.

- Потом я подумал украсить края стенда зеленым, но, как выяснилось, так оформляют память о тех, кто занимался мужской проституцией, - добавляет отец.

- Мы чуть было не сделали кайму красной, а это знак фистинга. Коричневый - цвет не то скат-секса, не то римминга, мы так и не поняли, - говорит мама.

- Желтый, - объясняет отец, - означает секс с уринацией.

- Светло-голубой - обычный оральный секс, - сообщает мама.

- Белый цвет - знак анального секса. А еще белый мог бы означать, что Шейну нравилось смотреть на мужчин в нижнем белье. В чем конкретно - не помню, - произносит отец уставшим голосом.

Мама подает мне курицу.

Мы сидим за столом втроем, но у меня такое ощущение, что мертвый Шейн висит над нами.

- В конце концов мы просто махнули на эту затею рукой, - говорит мама. - А из парчи я сшила красивую скатерть.

Отец спрашивает у меня:

- Ты знаешь, что такое римминг?

Я знаю наверняка единственное: о подобном не разговаривают за праздничным столом.

- А фистинг? - интересуется мама.

Я отвечаю, что знаю. И не произношу ни слова о Манусе с его "профессиональными" порножурналами.

Мы сидим за столом, накрытым синим саваном, а индейка больше чем когда бы то ни было смотрится не вкусным кушаньем, а убитым животным, запеченным и разрезанным на куски. Ее внутренние органы до сих пор можно различить: вот сердце, вот желудок, вот печень. В подливе - вареные жир и кровь. Цветы, нарисованные на краях блюда, выглядят как украшения гроба.

- Передай, пожалуйста, масло, - просит меня мама и поворачивается к отцу. - А ты знаешь, что такое фельчинг?

Это уже слишком. Шейн мертв, но ему уделяют столько внимания, сколько никогда не доставалось бедняге при жизни. Мои предки еще удивляются, почему я так редко приезжаю домой. Именно потому. Этот проклятый разговор о сексуальных отклонениях за ужином в День благодарения! Я еле выношу его! Шейн то, Шейн се! Как все это ни печально, но в том, что произошло с моим братом, нет моей вины. Хотя я знаю, что родители так не считают.

А правда заключается в том, что Шейн разрушил нашу семью. Шейн был ничтожным и отвратительным, а сейчас его нет. Он мертв. А я хорошая и покорная, но меня игнорируют.

Тишина.

Произошло вот что.

Мне было четырнадцать лет. Кто-то по ошибке выбросил в мусорное ведро новый аэрозольный баллончик с лаком для волос. Сжигать отбросы входило в обязанности Шейна. Ему было пятнадцать. Он вываливал кухонный мусор в горящий контейнер. Произошел взрыв. Несчастный случай.

Тишина.

Сейчас мне хочется единственного - чтобы мои родители завели речь обо мне. Я рассказала бы им о том, как мы с Эви снимались в последнем рекламном ролике. Что у меня все идет отлично. Что я встречаюсь с парнем по имени Манус. Но нет. Живой или мертвый, Шейн до сих пор сосредоточивает на себе все родительское внимание. Это приводит меня в бешенство.

- Послушайте, - выдаю я. Накопленная в моей душе обида вырывается наружу. - Я, я - ваш второй, живой ребенок. Я - все, что у вас осталось. Может, подарите мне хоть немного любви и заботы?

Тишина.

- Фельчинг, - говорю я, понизив голос, - фельчинг - это когда мужчина трахает тебя в задницу, не надев резинки, кончает и высасывает из твоего заднего прохода собственную теплую сперму. Вместе со всем, что к ней примешивается - смазкой и испражнениями. Вот что такое фельчинг. Он может быть дополнен страстным поцелуем в рот, во время которого твой партнер отдает тебе все, что только что высосал.

Тишина.

Покажи мне самообладание.

Покажи мне спокойствие.

Покажи мне сдержанность.

Вспышка.

Сладкий картофель как раз такой, какой я люблю - сахарный на вкус, с корочкой наверху. А тыквенный пирог немного суховат. Я подаю маме масло.

Отец откашливается.

- Мне кажется, - говорит он, - под словом "фельчинг" мама подразумевала нечто совершенно другое.

Фельчинг - это нарезанная тонкими кусочками индейка.

Тишина.

Я восклицаю:

- О!

Я говорю:

- Простите.

Мы едим.

Даже не думайте, что я когда-нибудь расскажу предкам о своей аварии. Что буду, заливаясь слезами, кричать в телефонную трубку, а потом описывать им, как пуля отсекла мне нижнюю часть лица, как я пришла в кабинет оказания неотложной помощи.

Я не намеревалась делать ничего подобного. Я сообщила им в письме, что еду в мексиканский город Канкун сниматься для каталога "Эспри".

Шесть месяцев веселья, песчаных пляжей, высасывания кусочков лайма из бутылок с мексиканским пивом. Парни обожают глазеть на девчонок, когда те облизывают бутылочные горлышки. На девчонок в купальниках.

Парни.

Она любит одежду от "Эспри" - это пишет моя мама в ответном письме. Ей интересно, не будет ли у нее возможности получить скидку на покупки к Рождеству. Я ведь снимаюсь для каталога.

Прости меня, мама. Прости меня, Господи.

Будь самой красивой, пишет мама. Целуем. Любим.

Чаще всего гораздо проще никому не рассказывать, что у тебя проблемы. Мои родители, они называют меня

Мальком. Я была для них Мальком, пока на протяжении девяти месяцев находилась у мамы в животе. И после появления на свет осталась Мальком. Ехать от моего дома до родительского каких-то два часа. Но я практически никогда их не навещаю. Даю им таким образом понять, что они ничегошеньки не должны обо мне знать. Однажды мама прислала мне такую записку:

С твоим братом по крайней мере все ясно. Его нет в живых.

Мой мертвый брат. Король крикета. Лучший из лучших во всем. Первоклассный игрок в баскетбол. Он был таким до шестнадцати лет, до того момента, пока тест на стрептококковое воспаление горла не выявил у него гонорею. Уже тогда я сознавала, что ненавижу своего братца.

Не думай, что мы тебя не любим, пишет мама в одной из записок. Мы просто не показываем того, что чувствуем.

Истерики действенны лишь тогда, когда их кто-то наблюдает. Ты знаешь, что делать, чтобы выжить.

Родители, узнай они о случившемся со мной, достали бы меня своими "как же это ужасно!". Сначала они долго охали бы над тем, как люди расступились перед кабинетом врача, увидев меня. Потом - над тем, как закричала францисканская монашка. И над тем, как полиция фотографировала мое лицо.