Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)

Выбрав из той же ржавой связки нужный ключ, мужчина открыл дверь и медленно, как бы с опаской или сомнением вошёл в маленькую приёмную с одним окном, выходящим в тёмный двор-колодец. В полумраке виднелись контуры письменного стола с компьютером, факсом и несколькими телефонными аппаратами. В углу стояла металлическая вешалка с пустыми плечиками, рядом два мягких кресла. Дверь в кабинет была полуоткрыта. Негромко щёлкнул столь же быстро найденный им выключатель, и, пробиваясь сквозь вездесущую пыль, из двух золочёных люстр вспыхнул свет. Мужчина зажмурил глаза. Его, давно не видавшее загара тонкое, интеллигентное лицо с глубокими морщинами на лбу и возле глаз выдавало смятение и тревогу.

Постояв так пару минут и немного успокоившись, мужчина открыл глаза. Они были ярко-голубыми. Казалось, что это не запылённые лампочки кабинетных люстр, а само чистое безоблачное небо отразилось в них.

Кабинет был обставлен без излишней роскоши, но тонкий, изысканный вкус чувствовался во всём. Светлая, удачно подобранная мебель, серебристый телевизор на изящной стеклянной тумбе, тщательно выписанные акварели с видами старого Петербурга — всё это безупречно гармонировало с тиснёнными под серый невский гранит обоями. Из общего рисунка выбивалось лишь огромное, но, по всей видимости, очень удобное директорское кресло. На столе рядом с компьютером и большой фотографией на металлической подставке мигал зелёный глазок телефонного автоответчика.

Мужчина отодвинул кресло, но, увидев толстый слой серой пыли на нём, садиться не стал. Рука его неуверенно потянулась к кнопке автоответчика. Однако нажать на эту тревожно светящуюся кнопку мужчина так и не решился. Видимо, передумав, он взял в руки фотографию. На снимке была аллея Летнего сада, вдали блестела на солнце вода небольшого пруда, а на переднем плане на белой деревянной скамейке сидели, прижавшись друг к другу, трое. Они счастливо улыбались. В центре — респектабельный, уверенный в себе молодой человек, ухоженный и загорелый, без единой морщинки на добром, привлекательном лице. Мужчина прижимал к себе белокурого мальчика лет пяти, обнимая его за тонкие хрупкие плечи. Рядом с ними сидела совсем молодая стройная женщина с открытым русским лицом.

Мужчина долго всматривался в эти близкие и самые дорогие для него лица жены и сына. Глаза его потемнели от слёз, но он сумел их сдержать.

— Сейчас не время, — твёрдо сказал себе Ветров и, положив на стол фотографию, решительно нажал кнопку автоответчика.

— Слушай, Ветров, — резкий с металлическим оттенком, совершенно незнакомый мужской голос был груб и глубоко трагичен одновременно. — Слушай меня внимательно, Ветров. Я — Леонид Соколов, отец убитого тобой Вадика Соколова — моего единственного и горячо любимого сына. У тебя, Ветров, тоже есть сын. Я знаю это. И ты его тоже любишь. Но это не такая любовь. Ты ведь счастлив, Ветров? Не так ли? Один умный человек, по-моему, очень просто и точно сформулировал, что такое счастье. Счастье — это когда человек утром с радостью идёт на работу, а вечером с удовольствием возвращается домой. Эта формула очень подходит к таким, как ты. У тебя ведь всё есть: крепкая семья, хороший дом, серьёзный бизнес, удача, респектабельность, достаток. Ты сам добился всего. Не отрицаю. И в этом списке, конечно, присутствует любовь. Естественное и обязательное чувство отца к сыну. А вот у меня, Ветров, только любовь. И больше ничего и никого. Только мой Вадим. И, тем не менее, я был по-настоящему счастлив. Вопреки этой формуле я был счастлив, Ветров. Мы не купались в деньгах, как ты. Нам не сопутствовала удача. Мы были просто порядочными, честными людьми. Я, Ветров, не бизнесмен, я — всего лишь профессор микробиологии. Правда, я возглавлял одну из лучших кафедр в стране. Но кому сегодня нужен профессор-микробиолог? Таких, как я, не сумевших найти себя на этом ворующем и жирующем «рынке» новой России, — тысячи. Мы бедны, но мы порядочны, интеллигентны и чисты. Таким же чистым был и мой Вадик. Он не виновен. И ты, Ветров, готовя ему жуткую смерть, прекрасно знал это. Да, он привёз тебе нежеланных гостей, на моём стареньком «Москвиче», но ведь это не преступление. Вадим не знал и знать не мог, кто они, чем занимаются, с какой целью и зачем едут. Тебе надо было убить их, а значит, убить всех, кто оказался рядом в тот момент. И виновных, и невинных. Одним больше, одним меньше — какая разница? Ведь иначе бы убили тебя. Я думаю, ты не сомневался. Решение твоё было выверенным и взвешенным. Как и все решения, которые ты принимал в бизнесе. Холодные, бесстрастные, жёсткие. И будь ты проклят, Ветров. Ты, конечно же, будешь сидеть в тюрьме. Пусть этот срок окажется тяжёлым и долгим, а сокамерниками злые и беспощадные отморозки. Пусть они издеваются и унижают тебя. Но и это не искупит твоей вины. Ты, Ветров, должен умереть жуткой смертью. Такою, какую принял мой сын. Это моя самая большая мечта. Мне ведь теперь незачем жить. Ты сейчас слушаешь эти мои слова и даже не знаешь, жив я или нет. И я не знаю. Вряд ли. Но если и буду жить, то лишь одной лютой ненавистью к тебе. Будь ты проклят, Ветров! Будь проклят! Будь проклят!!!

Затих шорох ленты на автоответчике, мигнул в последний раз и потух зелёный огонёк. На маленьком сером дисплее высветились дата и точное время записи.

«Три дня до суда», — мелькнула неожиданно и совсем некстати мысль.

Ветров стоял, чуть согнувшись, над автоответчиком, бледный и напряжённый. Губы его вздрагивали. Вновь, как и несколько минут назад, слёзы заполнили его голубые и очень печальные глаза. И снова он сумел справиться с собою, быстро выпрямился, резко тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя навалившуюся тяжесть, и вышел из кабинета.

Пройдя несколько метров по коридору и спустившись на две ступеньки вниз, Ветров открыл незаметную, но, как оказалось, очень массивную и плотно прилегающую к проёму дверь. Он оказался в мрачной, полутёмной кладовой. Грубо оштукатуренные стены были покрыты бурыми пятнами и глубокими щербинами. Бетонный пол застелен грязной, рваной во многих местах полиэтиленовой плёнкой. Её куски кое-где свисали и со стен, оголяя эти зловещие бурые пятна. Не останавливаясь, Ветров подошёл к ещё одной толстой металлической двери в другом конце кладовой и, немного повозившись с замком, очутился в неожиданно благоустроенном современном гараже, где стояла запылённая серая «Волга».

Вскоре эта серая «Волга» уже неслась по городу в сторону Приморского шоссе. Бак был полон горючего, двигатель работал прекрасно, и Ветрова беспокоила только сильная вибрация руля. Видимо, долгий простой не пошёл на пользу и без того старым покрышкам.

И ещё этот туман. При совершенно чистом небе и ярком солнце. Туман, правда, не был столь густым и тяжёлым, как пять лет назад, но видимость всё-таки ухудшал заметно.