Алексей Козырев - Трансплантация (сборник)

Елена Александровна тоже хотела что-то сказать, но вместо этого встала, подошла к Кактусу и молча чмокнула его в затылок. К явному неудовольствию Ротикова.

— Итак, — открыл заседание Мартов, — сегодня на заседание комиссии по помилованию выносится один вопрос. Рассмотрение прошения о помиловании осужденного Есенина Владимира Михайловича. Есть изменения, дополнения к повестке? Нет изменений и дополнений. Так, кто у нас сегодня докладывать по делу будет? Давайте вы, Ротиков, сегодня ваша очередь.

Елена Александровна передала Ротикову довольно пухлую белую папку с тесемочками, и тот, с минуту полистав документы, начал:

— Из дела следует: Есенин Владимир Михайлович, осужден по статьям номер… такой-то, такой-то… за умышленное убийство из хулиганских побуждений и нанесение легких телесных повреждений некоему Красавину Н. А.… Так, дальше все неинтересно… ага, вот: по показаниям потерпевшего Красавина Н. А., Есенин В. М. сам пришел на место преступления в квартиру потерпевшего… так, что еще… вот… в качестве орудия преступления Есенин В. М. использовал пистолет потерпевшего.

— Заметьте — поднял вверх палец Мартов, — пистолет потерпевшего!!!

Увидев руку Мартова, Смердин вновь тревожно заерзал в кресле, чуть подумал и неуверенно проголосовал «за».

— Тьфу ты, — вновь сплюнул Ротиков и продолжил: — Пистолет системы «макаров» 1950 года выпуска, так… дальше не столь важно… Вот итог — данные баллистической экспертизы, многочисленные следственные эксперименты, опросы свидетелей и показания потерпевшего Красавина Н. А. однозначно свидетельствуют о совершении данного преступления именно Есениным В. М. Результаты экспертиз и прочие материалы прилагаются. Есенин В. М. был арестован в результате следственно-розыскных мероприятий у себя дома, по адресу… Так… Сопротивления при аресте не оказал… Вот, пожалуй, по делу и всё…

— Так, а теперь… где же у нас «ХодатАйство осУжденного»? — Ротиков вынул все документы из папки и начал их перебирать, пытаясь отыскать прошение о помиловании.

— Да, я тоже очень люблю русского языка, — радостно провозгласил Артист, доставая из пакета очередную бутылку пива, — ходатАйство осУжденного, отнЕсенного к возбУжденному. Блеск и тоска одновременно. Спасибо хоть Виктору! По дороге пивка вот прихватили. Хоть с этим полный кайф.

— Я имею право продолжить? Александр Сергеевич, — Ротиков оставался серьезен, — нет, вы уж если председатель комиссии, то и председательствуйте, пожалуйста.

— Продолжайте, Ротиков, — посерьезнел и Мартов, — мы вас слушаем…

— Благодарствую! Ну, ходатАйство… хода-та-йство, короче прошение, оно понятно, о чём, — просит освободить из мест лишения свободы. Нового тут ничего наш Есенин не изобрёл… Из характеристики… Предоставлена, кстати, первой подростковой колонией, — Ротиков многозначительно поднял палец: — Заметьте! Та самая, с заложниками…

Увидев поднятую руку Ротикова, Смердин внимательно посмотрел на Мартова, опять подумал и изрек:

— Коллеги, на самом деле я «против».

— Тьфу ты! Опять Чмо не туда! — не сдержался Ротиков. — Так, значит — русский, не женат, мама, брат четырнадцати лет. Отношения с родственниками поддерживает. Так… принимает участие в самодеятельности.

— Но это все они принимают, — махнул рукой Кактус.

— Много читает, — продолжал занудно зачитывать Ротиков, — любит поэзию, отношения строит… Дальше опять лирика… Вот и итог: колония не поддерживает ходатАйство, извините, ходатайство…

Артист громко и выразительно хмыкнул, глядя прямо на Ротикова.

— …ну прошение, в смысле, в связи с наличием неснятого дисциплинарного взыскания. Всё, — вздохнув с облегчением, закончил доклад Ротиков.

— Вот видите — не поддерживает! — разливая чай, подчеркнула Елена Александровна. — А в деле что-нибудь сказано — за что взыскание?

— Нет, — вновь полистал документы Ротиков. — Дата только. И всё. Совсем недавно схлопотал.

— Ну вот, что я вам говорила!

— Я врачу колонии звонил, — взял слово Кактус. — Знакомы мы, вместе учились когда-то. Так вот — у Есенина была попытка самоубийства. Хорошо, успели парня из петли вытащить. Еле откачали. Ну и, естественно, начались проверки. Кучу нашли всякого. И изъяны в воспитательной работе, и неуставные отношения, и лекарства просрочены, и на кухне подворовывали… В общем, спасибо нашему Есенину, руководству — три выговора, одно несоответствие.

— Да, какая уж тут поддержка прошения! — покачал головой председатель.

— И правильно! — согласился Ротиков. — Есенину вашему, что чужие жизни, что своя, — одна цена — копейка… Убийца, да ещё и никуда не пригодный, слабый, безвольный человек.

— Маяковский, Фадеев, Цветаева… Сергей Есенин тот же, — помахал томиком поэта Мартов, — в конце концов, что, тоже слабаки?

Выехав на своей коляске в центр кабинета, Артист тряхнул богатой шевелюрой и с пафосом, присущим профессиональному чтецу, продекламировал:

Кактус и Елена Александровна не удержались и зааплодировали.

— Спасибо вам, — театрально поклонился Артист, — но я не ради этого. Мне вот что интересно: а наш Есенин, перед тем как в петлю лезть, оставил «стих» какой?

— Тут ясности нет, — ответил задумчиво Мартов. — Говорят, что вроде и была какая-то записка. Я вчера запрос в колонию сделал. Обещали в течение дня сообщить. Ну, мы их пунктуальность хорошо знаем, а теперь с этим ЧП с заложниками, думаю, и вообще рассчитывать не на что.

— Слушайте! — опять завелся Ротиков. — Кому нужна эта записка? Мне, например, совсем не нужна. Такой же голубиный бред.

— Какой ещё такой голубиный? — наивно удивился Кактус.

— А вы как считаете: «Друг мой, милый мой, ты у меня в груди…» Не голубой, что ли? А, Семен Алексеевич?

— А в дружбу настоящую вы, Ротиков, не верите? А то, что Есенин мог эти стихи и сыновьям посвятить, и самому себе, кстати…

— Ну, я бы всё равно так не написал…

— Вот с этим, милый мой, — восторжествовал Артист, — и впрямь как-то трудно не согласиться… — Не надо только к словам придираться, — парировал Ротиков. — Ни я, ни вы, ни Кактус Семен Алексеевич… ни Пушкин Александр Сергеевич — я это имел в виду. — Но, мужики, — не обращая внимания на Ротикова, продолжил Артист, — мы не на того Есенина переключились. В конце концов личное дело поэта, кому он там кровью последний свой стих нацарапал. Хоть бы и мужичку какому… Не наше это дело. Так что давайте возвращаться к Владимиру Есенину. — Так и всенародный наш туда же… — сокрушенно покачал головой Мартов. — Ну а куда же мне еще, Александр Сергеевич? Все же «друг мой, милый мой…». Куда же от этого деться. Я помню, в школе, во времена далекие, нас, на всякий случай, так учили: «До свиданья, друг мой, до свиданья, милая!!! ты у меня в груди…» Тоже ведь не просто так… — Доброжелателей с баночками черной краски в руках у нас хватало во все времена, — прервал Артиста Мартов. — Я Есенина обожаю, кто-то его не любит. Но, согласитесь, все лучшее в его биографии и стихах связано с ЖЕНЩИНОЙ. Только женщине он мог написать кровью своей предсмертные стихи. Кто она? Не знаю. Это, и впрямь, его личное дело. Его личная тайна. Вы, Ротиков, тут Пушкина всуе помянули, мол, он бы так не написал. Послушайте тогда уж и Пушкина: