Марина Москвина - Танец мотыльков над сухой землей

Поэт Валерий Краско, размачивая в столовой горбушку в супе:

— А меня уже вообще пять лет женщины не интересуют. Пять лет уже не хочу ничего. А ведь я был бабником, причем очень успешным бабником, взгляните на меня, представьте, какой я был в молодости неотразимый!

— Не заставляйте меня так сильно напрягать воображение, — ответила я ободряюще.

Поэт Иван Жданов:

— Да что — врачи, врачи! Я лежал в больнице с инфекционным заболеванием — не буду вдаваться в подробности, — ну и говорю: «Доктор! Что-то у меня заболела спина». А он мне: «Что вы хотите — возраст…» А мне было тогда тридцать пять лет! Или пошел к терапевту. Жалуюсь, то, се болит. А он мне: «Ну, что вы хотите? Что мы едим? Что мы пьем? Чем мы дышим?» Я подумал: денег ему, что ли, дать? Но не знал сколько. Так дашь, а он скажет, с презрением глядя: «А сколько нам дают???»

— Ну, тоска, — говорил Жданов каждое утро, когда меня видел, и вздыхал. — А вы чего лыбитесь-то все время?..

— Ваня, вы мне снились сегодня, — говорю, — к чему бы это?

— Наверное, к выпивке какой-нибудь небольшой, — ответил он без малейшего интереса.

— Я вас не видел вчера и позавчера, и позапозавчера, так что разрешите представиться: Вадим Каргалов. Я три дня принимал гостей. Ужас! Как ваша фамилия? Москвина? О, да, это фамилия! Моя же фамилия произошла из Архангельской области. Там водятся два вида рыб: семга и каргал. Семга — ерунда в сравнении с каргалом. Это такая узкая рыбка с крупной головой. Голову отрезаешь, остальное жаришь — ни с чем не сравнимый вкус. Вам известно, что есть такая рыба — царская сельдь? Осетрина — ничто по сравненью с царской сельдью. Однажды мне очень захотелось попробовать царской сельди. Нам с председателем обкома дали катер, мы взяли водки, поплыли на Плещеево озеро, три дня ловили — ни одной царской сельди. Другие селедки попались, но царской — ни одной!..

Каргалов:

— Меня тут нагрели на 38 миллионов!

Жданов:

— Значит, на том свете у вас будет прибыль.

— Жизнь у меня была легкая и веселая…

— Значит, смерть будет тяжелая. Ой, извините.

— Марк такой беспомощный, как ребенок, — сказал писатель Леонид Яхнин о писателе Марке Тарловском. — Приходим в столовую, он смотрит — у него вилки нет. «Ой, у меня вилки нет». Я говорю: «Иди на кухню, проси». Он встал и хотел идти. Представляешь? Это вместо того, чтобы взять у соседа, который еще не пришел!..

— Как я стар! — вздыхал писатель Вадим Каргалов. — Я очень стар! Мне 65 лет! Послушайте, — вдруг зашептал он, — у вас есть заначка? Дайте мне вашу заначку, а я вам потом отдам свою.

— Не дам я вам заначку, — сказала я, хотя не сразу поняла, что он имеет в виду. («НЕ ДЕНЬГИ!» — он мне объяснил.)

Короче, я взяла свое суфле и ушла. А за ним тоже пришли и его увели.

В «Булочной Волконского» Леня встретил художника Сергея Бархина.

«Сидит — пиджак в елочку, жилет в елочку, — рассказывает Леня. — Я ему говорю:

— Такой пиджак я тестю привез из Парижа!

— У меня пиджак английский, — сказал Бархин. — Пиджак должен быть английский, а пояс — из какой кожи? Ну, угадай?

— Из анаконды? — стал гадать Леня. — Из крокодиловой?

— Нет, из страусиной».

Будучи крестницей младшего брата Ленина, Дмитрия Ильича Ульянова, Люся, с детства знакомая с его дочерью, Ольгой Дмитриевной, по дружбе послала ей почитать книгу о связях вождя революции с женщинами.

— Какая дрянная книга, — напустилась на Люсю Ольга Дмитриевна. — Он — однолюб!

В автобусе — бабушки:

— Какое мы с тобой дело большое сделали: дядю Колю навестили! Дядю Васю навестили! Дядю Петю навестили!..

— Надо Ване моему ограду поставить. Он что — не достоин? Он что — не достоин?

— Ну, тихо, тихо, не надо, горячку не пори, успеется…

В годы перестройки Ольга Дмитриевна Ульянова яростно отстаивала право своего дяди, Владимира Ильича Ленина, остаться в Мавзолее, и отражала любые происки, связанные с перезахоронением.

— Все это вранье, что Владимир Ильич завещал похоронить его с матерью, — говорила она, — ничего подобного, он всегда хотел покоиться только в Мавзолее.

Люся послала ей открытку в поддержку, что Ленин, как Иисус Христос, вечен. Та ответила растроганным письмом: дескать, да, насчет Ленина и Христа — это чистая правда, просила позвонить. Но сделала такую приписку: «Может подойти внучка Леночка, дочка Нади, ей 14 лет, она очень грубая. Если моя Леночка скажет грубость — вы ответьте тем же. Так делают все мои знакомые…»

Мне привезли подарки из Японии. Надо бы встретиться.

— Меня вы сразу узнаете, — услышала я по телефону нежный голос, — я маленькая японка.

— Так бог знает до чего можно договориться, — сказал Сережка. — «А я — чернявый еврей с носом, а я здоровенный русский с мечом на боку и в лаптях!..»

Идут мама с сыном из детского сада, слышу, он у нее спрашивает:

— Мам, а что такое гондон?

— А черт его знает, — она ответила беззаботно.

У своего издателя впервые увидела художника Шуру Соколова. Когда я еще не знала, что это Шура, он показался мне похожим на бухгалтера старой закваски, только нарукавников черных не хватало. А уж как Шура Соколов разгорелся, как начал делиться своими жизненными наблюдениями — вокруг него в буквальном смысле слова вспыхнуло всепожирающее пламя:

— …Я захожу к этому Сашке, а у него пять комнат по тридцать метров. Я говорю: «Саша! Ведь тут же можно потеряться!» И во-от такие тараканы! Причем кишмя кишат, это в центре, на Тверской! И что меня поразило — они шелестят, шуршат, как газета!.. Тут является какой-то номенклатурный работник с тортами. Принес три торта. Я не вру! Причем один отдал хозяевам с гостями, а два поставил около себя. Он ел их ложкой и все съел! Клянусь, я это видел своими глазами. Во-от такое пузо!..

— Вы бездонный рассказчик, Шура, — сказала я, поднимаясь, — но мне пора. Вы, наверное, забыли, но мы когда-то с вами часто разговаривали по телефону, вы мне рассказывали, как с художником Лионом в телескоп изучали окна домов напротив…

— Когда это было??? — ахнул Шура.

В метро слышу:

— Вчера Цирку Кио — праздновали сто лет, говорят, в конце представления женщин так и резали пополам, так и резали!!!

— Люблю все подпорченное! — говорила Люся. — Оно неподвластно времени.

Тишков:

— Не скажи! Этот бизнесмен прекрасно разбирается в искусстве. Он и Ивлина Во читал, и не любит Глазунова…

Евгений Весник в студии готовится к записи. Мы с Витей Труханом — у режиссерского пульта. Весник — мне: