Светлана Волкославская - Повесть одной жизни

Страшно довольная, я вышла на улицу. Туман вдруг исчез, вечерние огни стали мягкими, как тени, а воздух — совершенно хрустальным и опьяняющим. Ах, как мне нравился этот вечер, этот город, запах весеннего леса на запястье и мысли о тех, кого я любила. Когда-то под таким же небом с набросками первых звезд мы стояли на проспекте Карла Маркса вместе с Ростиславом, и он пытался сказать мне самые главные слова. Где сейчас Тоня, к которой я тогда ворвалась со своим внезапным счастьем?

А потом была целая жизнь, в которой обыденности и труда оказалось ничуть не меньше, чем в любой другой.

Вскоре после того, как освободился из заключения Николай, Ростислав ездил в Казахстан, чтобы с ним увидеться. Я осталась дома с детьми. И в один из вечеров, уложив всех спать, вышла в сад. На темной траве, словно опрокинутое наземь ночное небо, звездно блестела роса. Я присела на сруб колодца, и свежая полутьма обняла меня, унося в маленький полет над прошедшим днем. Но… стукнула дверь, скрипнули ступени. Это одна из девочек, замотанная в отцовскую куртку, направлялась к колодцу. Она подошла и остановилась, виновато на меня глядя. У меня не было сил отчитывать ее, отправлять назад, и я просто молчала. И она помалкивала, наблюдая, как я пристально рассматриваю небосклон.

«Мама, а из чего сделано небо?» — послышался наконец робкий вопрос.

«Это просто воздух», — пробормотала я, не задумываясь.

«Воздух? — воскликнул ребенок, — значит, оно… здесь?»

И тогда я поняла, что оно действительно здесь. Все зависит от того, чем дышать…

С тех пор почти ничего не изменилось вокруг меня. Все также по вечерам молчаливая бабушка Нюра кипятила воду в белом чайнике и заваривала ею сухие цветки липы и шиповник, получая чай почти карминного цвета. Те же странные растрепанные клены под окном, талая вода в канаве, маленькая садовая калитка, стонущая на старых петлях… Все так же людно было в доме, так же уставала я по вечерам. Но это предначертанная свыше история моей жизни, и слава Богу, что в гуще повседневного можно почувствовать небесный ветер.

Да, я знаю, что в мире не бывает близости без одиночества, радости без тоски, что, приобретая одно, всегда теряешь другое, а самое желанное нередко оказывается за стеклом. Но когда мы все-таки переплывем это холодное море жизни, лишь изредка согреваемые теплыми течениями любви, то сразу забудем все, что здесь веками разделяло и мучило нас. Останется лишь то, чему уподобилось сердце, пока билось на том берегу. Еще останутся полевые дороги, лесные тропинки и детские ладони, что мы когда-то бережно держали в своих руках. И мы наконец будем поняты, любимы и счастливы, потому что иначе и не может быть в том краю, где едва различима тонкая линия, отделяющая бирюзовое небо от бирюзовой земли.

Может быть, поэтому я шла домой по весенним улицам своего города, улыбаясь и глубоко дыша…

Автору этих строк иногда приходится рассказывать людям, что в ее последнем сентябре, как и в любом другом, было ровно четыре недели.

В первую из них она еще вечерами отправлялась на прогулки, и вместе с мужем ходила по дороге вдоль леса. Они о чем-то говорили и о чем-то молчали, ведь позади стояла целая жизнь, в которой за сорок лет рядом никто не сказал друг другу грубого слова.

Почти все старые друзья теперь жили в Туле. Марыся открыла первую в России христианскую гимназию, Николай организовал реабилитационный центр для бывших заключенных. Ростислав получил степень доктора богословия, издал большой труд по библейской истории, Аня работала редактором в издательстве, Светлана — журналисткой, а Наташа, изучавшая композицию в Германии, связала свою жизнь с музыкой. К тому времени даже Лилия уже заканчивала университет, а Дина — школу.

Итак, в первую неделю после того, как доктор сказал, что никакой надежды уже нет, она еще гуляла с мужем вдоль леса. Вторая неделя прошла на скамейке в саду. Когда она подолгу безмолвно сидела в одиночестве, близким казалось, что в ней появилась какая-то замкнутость. На самом деле это была внутренняя сосредоточенность, непонятная для тех, кто хотел удержать ее на земле, которой она уже не принадлежала.

В третью неделю того сентября даже спускаться в сад ей стало не под силу. Она покорно выпивала невкусные травяные отвары, заботливо предлагаемые дочерьми, и большую часть времени проводила дома, в кресле у окна. Рассматривала содержимое маленького чемоданчика со старыми письмами и фотографиями. Там были фотографии Анны Ефимовны и матери, проживших в ее доме до конца своих дней, фотографии Инны Константиновны, когда-то заменившей ей мать. «Неплохая, все-таки, была жизнь», — однажды сказала она вслух.

Последняя неделя в постели оказалась сплошным страданием. Тот, кто хоть раз видел предсмертный взор человеческий — слепой, изменяющий лицо — никогда ни с каким другим его не спутает. Но ее глаза, вот так потухнув, вдруг снова широко распахнулись, и она посмотрела вверх. Да, она смотрела вверх, и это был абсолютно ясный, живой, хорошо знакомый всем взгляд. Она рассматривала что-то там, высоко, она что-то видела!

Это чудо длилось почти минуту. А потом закончилось.

Вот то немногое, что я могу рассказать о твоем последнем сентябре, моя милая мама Нина.

Быть может, светлый ангел Божий показал тебе тот надзвездный край, где не бывает ночи, где у глубокой чистой реки растет огромное дерево жизни, в тени которого радостны и живы все, кто верил и любил? И если этот край, где не вянут травы, где хищные звери ласковы, как ягнята, когда-нибудь приснится и мне, то, может быть, пусть только на миг, я увижу там тебя, красивую и юную, идущую босиком по легкой бирюзовой земле.

Штундизм — сектантское течение среди русских и украинских крестьян во 2-й половине XIX века, возникшее под влиянием протестантизма, элементы которого сочетало с вероучениями духовных христиан. Позднее слилось с баптизмом.